Во время «селекции» врачи СС каждую минуту покрывали позором высокое звание «людей в белых халатах», отправляя даже легкобольных, но абсолютно трудоспособных молодых людей «с колес на немедленную смерть». Что касается больных тифом, то эти получали вместо медикаментов так называемое «прополаскивание», то есть смертельные уколы фенола в сердце.
Женщина-врач из Вены, доктор Элла Лингене, будучи пленницей лагеря, привлекалась к работе в лазарете. Однажды она спросила врача СС доктора Клейна, каким образом ему удается совмещать преступные деяния с Клятвой Гиппократа? Клейн ответил: «Раз я давал клятву Гиппократа, то я спокойно вырезаю из человеческого организма аппендикс. А евреи и есть гнойный аппендикс в организме всего человечества. Поэтому они и должны быть вырезаны».
Эта человеконенавистническая установка оправдывала в глазах некоторых врачей не только насильственные умерщвления, но и различные псевдомедицинские эксперименты на живых людях. Лагерный врач Йозеф Менгеле высматривал свои жертвы, как правило, еще на платформе — предпочтительно близнецов. Ицхак Трауб вспоминает: «Я и мой брат-близнец были с матерью на пути к газовым камерам, и вдруг она сказала: «Дети, бегите назад, туда, где они ищут близнецов».
Так вместе с братом Ицхак оказался в экспериментальном отделении доктора Менгеле. «Мои морские свинки», — называл детей с презрительной усмешкой врач-убийца. Он хотел увековечить себя в учебниках медицины с помощью собственной теории о близнецах. В ходе «исследований» он впрыскивал в глаза детей химикалии, чтобы превращать на длительное время карие глаза в голубые. Других он убивал уколами фенола или эвипана, а затем вырезал у них те или иные органы. Ныне имя Йозефа Менгеле ассоциируется с человеконенавистническими медицинскими экспериментами Аушвица. Но этот человек из Гюнцбурга был далеко не единственным врачом, который безоговорочно отдал себя службе людоедам СС.
Своей жестокостью среди лагерных врачей и медсестер отличались и женщины-эсэсовки. Больные и раненые не получали от них никакой медицинской помощи даже в тех случаях, когда речь шла о сохранении работоспособности молодых узников.
На первом судебном процессе по женскому концлагерю Равенсбрюк обвинитель заявил, что «часто можно было наблюдать, как заключенные умирали, находясь в строю, или видеть трупы умерших во время построений на плацу — настолько велико было желание не идти в лазарет».
Узники хорошо знали, что их там ожидает. Доктор Герта Оберхойзер, наиболее известная врач-нацистка, оказалась единственной женщиной на Нюрнбергском процессе против врачей, которая обвинялась в преступлениях против человечности и была осуждена.
Активистка в «Союзе немецких девушек» (СДМ) с 1935 года, член партии НСДАП с 1937 года, она в 1940 году добровольно пошла на службу врачом СС в женский концлагерь Равенсбрюк. Там участвовала в планировании и проведении медицинских экспериментов на заключенных польских женщинах. При объявлении приговора преступнице приводился такой пример: «Оберхойзер была всегда в курсе дела о сути и целях экспериментов. Она помогала при отборе подопытных лиц для экспериментов, обследовала как врач их состояние и готовила женщин к операциям. Она присутствовала в операционном зале при проведении операций в качестве ассистирующего врача. После каждой операции она тесно сотрудничала с Гебхардом и Фишером в том, что умышленно запускала уход за прооперированными для того, чтобы раны подопытных пациенток достигли наивысшей стадии инфекции».
Однако были и женщины-эсэсовки, которые помогали узникам концлагерей. Одна из них Мария Штромбергер с 1942 года работала медсестрой в лазарете СС концлагеря Аушвиц. Оставшийся в живых заключенный рассказывает о ее работе: «Однажды случилось нечто необычное. Был вечер. Нам не нужно было идти в лагерь, так как нас «откомандировали» в лазарет. На кухне нас было двое — сестра Мария и я. Я мыл посуду. Вдруг до меня донесся хлопок выстрела из лагеря и не очень далеко от кухонного окна. Я уже понимал тогда, что это значило. Тогда очень часто заключенные сами шли «на проволоку». Одновременно я услышал у себя за спиной, где стояла у окна Мария, тихий крик. Я повернулся и увидел, что сестра побледнела и бессильно опустилась на стул. Она была почти в полуобморочном состоянии. Я испугался и позвал сестру Маргарете. Через несколько минут все снова было в порядке, но Мария сразу ушла домой».
После этого случая Мария стала интересоваться страшными событиями, происходившими в лагере Аушвиц. Так она узнала об уничтожении людей смертоносным газом, о сжигании тел умерщвленных в крематории, о других произвольных убийствах и ежедневных истязаниях. И тогда она посвятила себя помощи заключенным.
Мария помогала везде, где только было возможно, добывала пищу и лекарства и, наконец, примкнула к движению Сопротивления в лагере, взяв на себя обязанности связной. Перед самым окончанием войны, когда стали распространяться слухи о ее помощи узникам, гарнизонный врач доктор Эдуард Вирте отправил ее в лечебницу для морфинистов. Сразу же после капитуляции Германии Марию Штромбергер арестовали и перевели в польскую тюрьму. В письме из тюрьмы она писала бывшим узникам лагеря: «В настоящее время я нахожусь в лагере для интернированных! Меня подозревают в том, что якобы во время работы в Аушвице я применяла фенол при уходе за больными узниками. Знаете, я здесь нахожусь среди нацистов, эсэсовцев, гестаповцев! И я с ними как ваш заклятый враг! Слушаю их жалобы на «несправедливость», которую теперь им причиняют люди. И тогда словно наяву я вижу все страдания узников Аушвица! Вижу отсветы костров. Я чувствую запах сожженного мяса, я вижу группы возвращающихся с работ заключенных вместе с телами умерших за день товарищей, я ощущаю душащий меня страх, который я испытывала каждое утро, думая о том, как скорее поставить вас на ноги. Мне кажется, я могла бы здесь все это прокричать им в лицо и с кулаками броситься на эту свору».
Благодаря вмешательству бывших заключенных лагеря Мария Штромбергер была освобождена из польского заключения. Однако люди, подобные ей, были абсолютной редкостью в лагерном мире СС. Профессиональное сословие врачей, возникшее на земле во имя спасения жизни, выродилось в условиях концлагерей, превратилось в пособников убийц миллионов невинных жертв. Все кандидаты на смерть, которые по воле врачей оказались на левой стороне, сразу отправлялись в газовую камеру. Кто не мог идти самостоятельно, того отвозили на грузовиках. Все должно было происходить быстро, ведь убийцы не желали терять время даром. До последней минуты они инсценировали «заботу» о жертвах. Грузовики обещали спасение — на их бортах красовались изображения Красного Креста. Леденящий душу обман продолжался вплоть до раздевалок у газовых камер. Ничего не подозревающим людям говорили, будто их ждет дезинфекция и душ, и громко добавляли: «Скорей, скорей, пошевеливайтесь! Еда и кофе остывают!»
Как правило, это успокаивало людей. Если все же замечалось какое-то беспокойство или тревога, «возмутителей спокойствия» незаметно уводили и расстреливали за домом из мелкокалиберного оружия. Оставшиеся и понятия не имели об этом. Они послушно запоминали номера крючков на вешалках, на которые повесили одежду, чтобы «после дезинфекции так же быстро все найти», как им объясняли эсэсовцы. Жертвы нагишом заходили в газовую камеру. Помещение сверкало белизной побелки, с потолка свисали круглые душевые сетки, соединенные с водопроводом. Ничего необычного, все в норме.
