Но Дмитрий, смертельно перепуганный, зря ездил за Анютой — она сама пришла в «Инари». И ей действительно пришлось ждать, пока примчится красная «ауди». Она уселась в скверике с коляской, но напрасно молодые мамочки и бабушки-пенсионерки обращались к ней с вопросами — Анюта самоуглубилась.
Она думала о деньгах.
Если бы удалось получить столько, чтобы поменять все! Выбросить старую мебель, выбросить старое постельное белье! Отремонтировать квартиру! В последний раз обои клеили еще при покойной матери. Анюта вдруг ощутила вкус к истинно красивой жизни, которую можно приобрести за деньги. И для этого следовало деньги полюбить…
Нет, она их никогда не презирала. Она им радовалась. Но страстного желания заполучить как можно больше денег она еще не знала. Деньги вернут мужа — вот до чего она додумалась. Деньги — это же няня для Феденьки! Деньги — это все…
К прибытию Успенского Ромуальд справился с Севой и, вдохновленный стоевровой бумажкой, спокойно ждал, пока позовут. Лео поспешила в операционный зал, весело поздоровалась с девочками и тайно сунула Алине заранее припасенную шоколадку. Она знала — на таких, как Алина, тратить большие деньги незачем, они только испугаются, а недорогую шоколадку поймут и примут. Хотя в Протасове считалась валютой коробка хороших конфет, Лео уже боялась с ними связываться. Следующим подарком могла стать пачка хорошего кофе. В кофе как будто червяки не водились…
Успенский заметил Анюту в сквере, когда Дмитрий вел свою красную «ауди» к закоулку, приспособленному для стоянки, и велел референту сходить за ней.
Митенька обычно хорошо одевался. Не роскошно — он не мог, как Успенский, потратить двадцать тысяч на ремень для штанов, — но вполне прилично. За этим, когда жил дома, присматривала мать — отслеживала скидки в дорогих магазинах и вовремя посылала туда сыночка, а то и сама сопровождала. В Протасове же одна из его подружек, сорокалетняя мать-одиночка, работала товароведом в филиале «Стокмана» и подсказывала, когда и за чем приехать.
Анюта увидела идущего к ней Дмитрия и вдруг поняла: да он же дорого одет! Все его вещи — качественные и стоят немало. А она сама?
Острый стыд за свою юбчонку, за кофтенку с вещевого рынка, за босоножки (оторвавшийся ремешок пришила сама, кое-как) сдернул Анюту со скамейки. Она понимала одно — нужно бежать, прятаться! Дома лежат нетронутые сорок тысяч! Туда, к ним, к деньгам!
Нельзя выглядеть, как бомжиха, нельзя, нельзя! Вот почему сбежал Виталик!
Эта мысль показалась Анюте правильной. Память старательно затолкала в дальние закоулки то страшное объяснение. Он очень быстро сказал, что любит и всегда любил другую. Она поняла только то, что уходит, убегает. Потом, пытаясь разобраться, она обнаружила, что совсем не помнит его слов, а только свои, о Феденьке, о необходимости быть вместе. Она тогда кричала, долго кричала. Потом плакала и кричала. Потом просто плакала, ревела, ничего не соображая.
А что на ней было надето? А старый халатик, на котором уже не видишь пятен и полуоторванного рукава. Как вышло, что она не смогла купить себе приличный халат? Ведь можно было, гуляя с Феденькой, дойти до вещевого рынка!
Все это вихрем прокрутилось в Анютиной голове.
Она понимала — нужно бежать, нужно бежать! Но какой уж там бег с коляской по колдобинам?
Митенька подошел.
— Я сегодня не могу, — сказала Анюта. — Я могу завтра. Завтра приду.
— Но, Анечка, договаривались же на сегодня.
— Я не могу. Феденька…
Старшие женщины научили Анюту никогда не прятаться за болезнь младенца. Вот так брякнешь, что детка приболела, выйти из дому невозможно, а боженька и накажет, ребеночек впрямь захворает. Это была одна из немногих премудростей, которые Анюта понимала и которым подчинилась. Выучить молитву в ее понимании было делом нелегким, а обойти квартиру с горящей церковной свечкой (старшие женщины называли это «чистить дом») — несложно и необходимо.
— Что с Феденькой? — спросил Дмитрий.
— Я не знаю.
И Анюта, не прощаясь, покатила коляску — куда глаза глядят.
Она хотела уйти подальше от «Инари», уйти в любом направлении, а потом вернуться домой и взяться за себя всерьез.
Но ее ждало еще одно испытание — к «Инари» спешила Леся. Неслась навстречу, сталкиваясь с прохожими, потому что в голове уже складывалась из деталей очередная фантазия: если красавец Аскольд сегодня в парке катает детишек, то можно с ним разговаривать долго-долго, так что разговор в конце концов приведет к любовному объяснению.
Одета Леся была просто шикарно — бирюзовые леггинсы, лилово-рыжая размахайка, а на ногах — «лабутены». Эту опасную обувку она подобрала возле мусорного контейнера. Если бы Леся знала историю «лабутенов» — так бы не радовалась. Молодая женщина, гордо вышагивавшая в них по улице, споткнулась, подвернула ногу и улетела на проезжую часть, прямо под колеса. Муж, когда врачи в больнице сказали «будет жить», выбросил опасную обувь и поклялся, что больше таких изысков дома не потерпит.
Как ни была Анюта занята своими планами, а Лесю заметила. И тут же совершила отчаянный маневр, загнав коляску в щель между двумя киосками. Анюте стало страшно, что ее могут увидеть с таким чучелом…
Она совершенно забыла в тот миг, что Леся бескорыстно приносила пиццы, помогала развешивать белье после стирки, выносила мешок с мусором и даже мыла посуду. Сейчас она была чучелом, а Анюта — завтрашней леди экстра-класса, гордо идущей по жизни (коляску с Феденькой катит сзади раскаявшийся Виталик).
Пропустив Лесю, Анюта поспешила домой, по пути изучая витрины. Леся же, чудом не грохнувшись, ворвалась в парк.
Аскольд был там и беседовал с красивой тридцатилетней женщиной. Леся подлетела совсем близко и затормозила, увидев, что белокурый красавец держит женщину за руку.
Никакие тридцатилетние тетки в жизненные планы Леси не вписывались!
Леся прошла мимо парочки и с горечью осознала: эти двое просто ее не заметили.
Кроме прочих архитектурных излишеств, в парке была беседка. Леся забралась туда и издали наблюдала за Аскольдом и теткой, представляя себе такой план действий: выследить тетку, раздобыть серной кислоты, плеснуть ей в физиономию и, убегая, оказаться сразу в Ключевске, потому что необходимо алиби. При этом Леся понятия не имела, где продается серная кислота.
Женщина была так одета, что Леся, презирающая все, что не леггинсы и размахайки, призадумалась: может, дело в платьице персикового цвета, с едва намеченным цветочным принтом? Следующая мысль была: ну да, когда тебе за тридцать, уже не будешь блистать в леггинсах! И третья мысль: у нее, холеры, вроде бы неплохая фигура…
Лошадей, белую кобылку и вороного мерина, уже хорошо знакомого Лесе, Аскольд привязал к сломанной детской горке, чтобы не мешали разговору. Леся ревниво следила за соперницей — и вдруг совсем обалдела: к женщине подбежали двое пацанят, и это были знакомые пацанята, Леся видела их в «Конном дворе», когда они приехали на конюшню вместе с отцом. Она даже имена вспомнила — Мишка и Гришка. Женщина, очевидно, была их матерью.
