— Да, это ваш вагон. Надеюсь, место удобное. Подбежали носильщики с бесчисленными чемоданами, внесли их в купе.
— Вы напишете мне, Ральф, обещаете?
Сара говорила тихо, но ее слова донеслись до Синтии.
— Непременно!
Тон был притворно-ласковый.
— И не забудете меня?
— Что за глупости, Сара!
— А вам не подвернется случай приехать в Калькутту? Я… я вовсе не спешу домой.
— Вряд ли, дорогая. Я нужен здесь принцу, вы сами знаете.
Он посмотрел туда, где принц стоял в окружении приехавших знакомых. Вдруг все они громко рассмеялись. Синтия видела по его лицу, что англичанину не терпится присоединиться к веселой компании, и Сара ему надоела смертельно.
— Поезд вот-вот отправится, вам лучше войти в вагон.
— До свидания, Ральф.
В словах прощания звучали страдальческие нотки. Она подняла лицо, и молодой человек, сняв шляпу, нагнулся и поцеловал ее в щеку.
— До свидания, дорогая. Счастливого пути.
Не ответив, она поднялась в вагон и встала у окна.
— Вот вы и уезжаете, — ответил он с удовлетворением. — До свидания, Сара, до свидания.
Она молчала, глядя в окно, одной рукой слабо помахала ему, другую стиснула так, что побелели суставы, — видно, ей трудно было справиться с обуревавшими ее чувствами.
Поезд тронулся с обычным грохотом и лязгом. Сара долго еще оставалась у окна, потом наконец села на свое место напротив Синтии и закрыла лицо руками.
Она сначала молча плакала, потом, не выдержав, разрыдалась. Постепенно бурные рыдания стихли. Наверно, она выплакала свое отчаяние и по временам лишь судорожно вздыхала. Отняв руки от лица, она потянулась к сумке за носовым платком. Синтия достала свой, большой, белый, чистый, какой положен медсестре в форме, и участливо предложила:
— Возьмите, пожалуйста.
Сара вытерла глаза, сняла шляпу и бросила ее на свободное сиденье рядом.
— Я веду себя глупо, — прошептала она.
Синтия, глядя на нее, поняла, что попутчица старше, чем показалось ей сначала. Золотистые волосы были крашеные, ресницы слиплись, тушь расплылась. Сгорбившаяся, заплаканная, она выглядела на все тридцать пять.
Сара вытерла слезу и достала пудреницу.
— Извините.
Голос был с приятной хрипотцой, и в ее улыбке девушке показалось что-то простодушное. Синтия сразу почувствовала к ней расположение.
— Мне жаль вас от души, — призналась Синтия.
Сара вздохнула.
— Еще бы не жаль. Я лишилась единственного, что скрашивает жизнь: потеряла любимого человека.
— Как я вам сочувствую, — сказала Синтия снова.
Она не знала, какие слова говорят в подобных случаях.
— Я, наверно, сама во всем виновата, — доверчиво призналась Сара. — Цыплят по осени считают, а я сразу решила, что он навсегда полюбил меня, и сама по уши влюбилась. Что ж, надо было помнить — ничто так не надоедает мужчине, как любовь — святая, истинная любовь: она им претит.
— Ну, не всем же, — возразила Синтия.
Сара красила губы ярко-красной помадой.
Наложив густой слой, она взглянула на собеседницу:
— Скажите, дорогая, какой мужчина станет бегать за легкой добычей? Разве они ценят то, что само дается в руки — или усаживается на колени, как в моем случае? Если хотите завлечь того, кто понравился, убегайте побыстрей, пусть ловит.
Она вдруг засмеялась:
— Моя беда в том, что я отлично все это знаю, но поступаю совсем наоборот, когда дело касается меня самой. Вы когда-нибудь любили?
Она задала вопрос, чтобы продолжить разговор, но Синтия почему-то решила ответить со всей откровенностью:
— Да.
— Тогда вы поймете, — заметила Сара. — А может быть, и нет. Когда я влюблена, чувство захватывает меня полностью, ничего не могу с собой поделать. Я загоняю беднягу в угол и не даю ему вздохнуть. Я понимаю, ему нужен время от времени глоток свежего воздуха, иначе в приступе клаустрофобии он попросту от меня сбежит… Но, думаете, это на меня действует? Ничего подобного. И вечно одно и то лее. Темперамент такой, натура, будь она неладна!
Сара между тем привела себя в порядок, убрала пудреницу и губную помаду в сумку и поглядела на Синтию.
— Если любишь кого-то, нужно сразу его оженить, — посоветовала она. — Пока не успела ему надоесть. Пропустишь время — потеряешь своего любезного. Как я Ральфа…
Лицо у нее дрогнуло, и глаза снова наполнились слезами.
— Веду себя, как последняя дура! — сказала она сердито. — Ничего не могу поделать. Конечно, пройдет время, я его забуду, но никого уже так не полюблю. Он неотразим.
Сара, не умолкая, рассказывала про Ральфа всю дорогу.
Синтия понимала, что спутнице станет легче, если ей удастся излить кому-то душу, и вдобавок, против воли, любовная история вызывала интерес, но не из-за Ральфа (было ясно, что это просто избалованный молодой эгоист), а из-за несчастной Сары, в которой, несмотря на вульгарность, чувствовалась широкая, открытая натура.
Синтия подумала с грустью, что Саре, конечно, не избежать и в дальнейшем любовных трагедий — слишком эмоционально она следует первому порыву, стремится обрести желаемое любой ценой.
Живая, полная душевных сил, с соблазнительной фигурой, Сара не блистала умом, но в ней, несомненно, было обаяние.
— А что случилось с вашим супругом, — задала вопрос Синтия, когда женщина мимоходом сообщила, что была одно время замужем.
— Муж меня давным-давно бросил, — ответила Сара. — Он был американец, очаровательный повеса. Целых полгода длилось наше счастье, а потом я ему смертельно надоела. Наверно, если бы мы сумели избежать разрыва, все бы наладилось. Я любила его. Мне хотелось прочной семьи, детей. Бенни такой мечты вовсе не лелеял, да и, по правде говоря, я его безумно ревновала. Устраивала сцены, а сцены никто не терпит. И он от меня ушел. Его адвокаты обеспечили мне отличное содержание с условием, что я оставлю Бенни в покое. Я возвратилась в Европу и с тех пор брожу вот так по свету…
«Брожу по свету — вернее не скажешь», — подумала Синтия, слушая откровения Сары.
Был у нее испанский дипломат, она его обожала, но ему пришлось вернуться на родину.
Затем новая встреча и пылкий роман с французом. Сара заводит речь о браке, но тут же выясняется, что ее возлюбленный женат и просто «забыл» об этом упомянуть.
Повествуя о своих приключениях, Сара без устали приговаривала: «Всегда я с мужчинами дура дурой!..» И чем больше подобных историй слышала Синтия, тем справедливее казалась столь самокритичная оценка, которую давала себе ее попутчица.
