Погруженная в свои мысли, Синтия взобралась вверх по лесистому склону, вышла из-под деревьев и остановилась у самого края. В траве лежал ствол поваленного дерева, и, усевшись на нем поудобнее, она посмотрела вниз, где слева стоял ее дом.
Вымытые стекла окон блестели на солнце. На озерной глади играли отсветы бликов. Террасы окаймляли дом ожерельем, а темная зелень леса была, словно бархат, на фоне которого красуется роскошная драгоценность. От красоты пейзажа захватывало дух.
Окна раскрыты, из труб поднимается дымок. Синтии показалось, что в саду уже наводят порядок, клумбы снова запестрели цветами. «Березы» ожили.
Помимо воли, ее охватило любопытство. Что этот человек сделает с усадьбой? Сможет ли когда-нибудь возродить атмосферу, которая была присуща ее родному дому?
Здание большое, громоздкое, его трудно содержать в порядке, но в нем всегда возникало чувство, что ты под родным кровом, что здесь твой семейный очаг.
Связанные с историей места обычно холодны, неуютны, и в них как-то пусто; обитатели мало чем отличаются от призраков, которые, согласно преданию, населяют галереи и бродят по коридорам. В «Березах» было по-иному, там чувствовался уклад настоящего обжитого дома, он не походил на музей, где царит лишь прошлое.
Сзади хрустнула ветка, брякнула уздечка. Синтия вздрогнула и вскочила на ноги.
Она не слышала приближения всадника. Из седла на нее глядел Роберт Шелфорд, рыжие волосы отливали медью на солнце.
— Я не слышала, как вы подъехали. Вы меня испугали.
— Залюбовались «Березами»? Почему вы никогда не придете взглянуть на дом, посмотреть, все ли я делаю правильно?
— Какой в этом прок? — вырвалось у нее прежде, чем она подумала, что сказать в ответ.
— Вы помогли бы мне.
Он сделал ударение на последнем слове.
— Вам требуется помощь?
— От вас — да.
И снова ей показалось, что он пытается что-то прочитать по ее лицу. Она отвела взгляд. Роберт Шелфорд вызывал в ней непонятное беспокойство, и одновременно она чувствовала в нем какую-то влекущую силу. Он словно пробуждал в ней смутное воспоминание, в памяти возникали знакомые образы. Но почему? В Синтии вдруг взыграла гордость. Человек этот ей ненавистен.
— Сожалею, мистер Шелфорд, — довольно резко ответила она, — но вряд ли я могу оказать вам помощь. Мистер Дженкинс многие годы служил здесь управляющим. Если вам требуется узнать что-то о доме, о людях, живших в усадьбе, он будет гораздо полезнее, чем я, уверяю вас.
— Вы сами знаете, что говорите неправду, — так же резко парировал Роберт и перевел взгляд на «Березы», причем Синтия не могла понять выражения его лица.
«Что это? Гордость владельца? — подумала она. — Нет, это что-то иное. Стремление к недостижимому, неутолимая жажда, мечта…»
Он обернулся к ней, снова посмотрел ей в глаза, улыбаясь, как всегда, насмешливо. Эта легкая насмешка запомнилась с первой встречи.
— Не будем спорить. Я обещал нашему бесценному другу адвокату дать вам время прийти в себя. Что же, буду держать слово. До свидания, мисс Морроу, но, надеюсь, до самого скорого…
Потом он взмахнул хлыстом и умчался прочь. Синтия, все еще не оправившись от удивления, следила, как конь несется через поле к дому.
Следует признать, наездник он прекрасный, в седле сидит как влитой, но она постаралась умерить свое восхищение, а когда рыжеволосый всадник скрылся из глаз, снова настроилась на критический лад.
«Ваш бесценный друг адвокат!» Опять насмешка! Кто дал ему право говорить подобным тоном о достойнейшем человеке! Он вообще слишком многое себе позволяет!
Надо избегать встреч с ним. Если же он будет чересчур назойлив, Синтия уедет, покинет старую виллу в «Березах» навсегда.
По дороге домой Синтия вспоминала эту неожиданную встречу, стараясь разжечь в себе возмущение и гнев, но вынуждена была признать, что испытывает скорее не гнев, а страх, причину которого не понимает.
Глава третья
Выйдя из тени на солнечную лужайку, Синтия увидела на ступенях крыльца какого-то человека. Она заколебалась, подумав, не скрыться ли ей снова в саду.
С тех пор, как она поселилась на вилле, ей было мучительно трудно заставить себя встречаться с людьми. По этой причине она избегала старых друзей и знакомых, не подходила к телефону, не отвечала на письма, пряталась у себя в комнате, если кто-нибудь приходил.
Она понимала, что причина заключалась в ее нервном состоянии, но была не в силах себя превозмочь, чувствуя, что друзья и знакомые будут возвращаться к событиям прошлого, а воспоминания о прошлом для нее теперь невыносимы.
Синтия так была измучена, что хотела лишь покоя и одиночества: ходить по комнатам, бродить по саду, греться на солнце… Ей ни с кем не хотелось разговаривать.
Вернуться ли ей назад или подойти к вилле? — спрашивала Синтия себя в нерешительности. В эту минуту человек обернулся и посмотрел в ее сторону. Она узнала его и поняла, что отступать некуда.
— Здравствуй, Артур!
— Синтия! Я пришел без приглашения, надеялся повидать тебя сегодня. Ты получила мою записку? От тебя не было ответа.
— Да, Артур, знаю. Записку я получила, как это мило с твоей стороны, но мне сейчас просто хочется побыть одной.
— Это на тебя не похоже. — Он окинул ее взглядом. — Ты плохо выглядишь. Болела?
— Да, хотя теперь мне много лучше. Впрочем, что говорить обо мне? Расскажи про себя.
Артур помолчал.
— Ничего особенно интересного, — произнес он наконец. — Оставался здесь, занимался фермерством, старался выполнить свой долг перед страной все долгие годы войны, хоть и не носил военной формы.
Напыщенные фразы, смехотворные высказывания!.. Артур совершенно не изменился. Надутый, важный — лицо красивое, но до чего же тупое и невыразительное; могучее сложение, но не производит впечатления силы.
Артур Марриотт был влюблен в Синтию, сколько она себя помнила. Мальчиком — мрачноватый, необщительный крепыш — отыскивал ее на всех детских праздниках и вечно крутился рядом. Он приносил ей сладости, закармливал мороженым, и все это с хмурой гримасой; словно злился на себя за чрезмерное внимание к девчонке. Долгие годы их знакомства он всегда был такой — неразговорчивый, хмурый, неизменно преданный. И теперь, после многолетнего отсутствия, он, казалось, по-прежнему надеялся на ее благосклонность.
В гостиной среди любимой бабушкиной мебели, кресел и диванов, обитых ситцем с нежным узором, полированных столиков и хрупких безделушек гость выглядел особенно неуклюжим.
— Садись, Артур, — пригласила Синтия, указывая на кресло.
— Хотелось бы услышать, как для тебя прошли эти годы.
