«Кредитку получил. Спасибо, что все устроила. Люблю, Паддингтон».
Хьюго снова смотрит на залив и вдруг осознает, что проехал почти через всю Америку без денег, что можно считать либо впечатляющим достижением, либо верхом идиотизма. Его родители, вероятно, склоняются к последнему. И тут ему приходит в голову, что, может быть, они так легко отпустили его, пожелав удачи, потому что знали, что он все равно вернется к ним, как бумеранг.
Однажды Хьюго прочитал историю о зебре, которая сбежала из зоопарка. Она нескольких часов неплохо развлекалась, петляя по автостраде и уворачиваясь от полиции. Но в конце концов ее схватили, что, конечно, подавалось как счастливый конец. Потому что зебра без людей ни за что бы не выжила.
Тем более всем известно, что зебры, как ни крути, стадные животные.
Хьюго решает не ходить к морским львам.
Он шагает по городу до тех пор, пока перед ним не появляется мост – ярко-красный, совсем как с открытки, – но парень продолжает идти, пока не добирается до небольшого пляжа, с которого открывается вид на «Золотые ворота». Он сидит на холодном песке и смотрит, как увядают цвета, как золотой сменяется розовым, розовый – фиолетовым, а фиолетовый, наконец, серым. Когда солнце скрывается за горизонтом, Хьюго встает и в сгущающихся сумерках возвращается в отель, уставший и одинокий, и готовится ко сну на кровати в форме лодки.
Посреди ночи Хьюго просыпается от того, что ему кажется, будто он едет в поезде. Он берет телефон, надеясь получить весточку от Мэй, но от нее ничего нет. Зато есть сообщение от Альфи.
Альфи: «Меня избрали узнать у тебя, как продвигаются дела с Маргарет Кэмпбелл номер два».
Хьюго: «Сегодня она уехала».
Альфи: «Фига себе. Должно быть, тебе все-таки не удалось извиниться».
Хьюго: «Нет, у нее умерла бабушка».
Альфи: «Ого! Грустная новость».
Хьюго: «Это да».
Альфи: «И что теперь?»
Хьюго: «Ничего. Она уехала».
Альфи: «Но ведь она нравится тебе, верно?»
Хьюго: «Да. Очень».
Альфи: «Тогда, может быть, еще ничего не кончено…»
Хьюго: «Думаю, это конец. Она уехала, а я через два дня вернусь домой».
Альфи: «Не повезло тебе, дружище. Мне правда очень жаль».
Хьюго: «Спасибо, мне тоже».
Альфи: «Скажи хоть, твои чувства оказались взаимными? Между вами что-то было?»
Хьюго медлит, уставившись на светящийся экран своего телефона. Через некоторое время он пишет: «Долго рассказывать».
Хотя на самом деле думает: «Еще как».
Между ними было что-то невероятное.
Мэй
По дороге из аэропорта домой они останавливаются в закусочной, и все трое заказывают блинчики с черникой – бабулины любимые.
– Врачи сказали, что она, скорее всего, ничего не почувствовала, – говорит па. – Она заснула и просто не проснулась.
Его глаза увлажнились, но слез в них нет. В их семье обычно именно он первым начинает хлюпать носом, но сейчас Мэй видит, что па уже все выплакал. Он слабо улыбается ей и возвращается к своим блинчикам. Тогда в разговор вступает папа. Именно это Мэй любит в них больше всего – то, как они заботятся друг о друге, поддерживают друг друга, будто повинуясь шестому чувству.
– Мне кажется, она уже все знала, – говорит он, положив руку на ладонь па, и тот сжимает ее в ответ. Они обмениваются взглядами. – После первого инсульта она вела себя так, словно…
– Словно прощалась с нами, – заканчивает за него па.
Мэй опускает вилку.
– Жаль, что вы ничего не рассказали мне, – говорит она через вставший в горле ком. – Если бы я знала, то была бы здесь.
Хотя на самом деле ей стоило сказать: «Я должна была остаться».
Но она солгала им и уехала и была за тысячи километров от дома, когда все случилось.
– Бабушка это тоже знала, – говорит папа. – И она совсем этого не хотела. Тем более что вы уже попрощались.
– Да, но не…
– Мэй. – Па смотрит на нее поверх бутылки с сиропом, подставки с салфетками и кружек с кофе, оставляющих темные круги на столе. В его голосе звучит странное спокойствие. – В этом-то и дело. Мы никогда не знаем, когда прощаемся с кем-то навсегда.
Мэй кивает, не в силах подобрать слов.
– Все нормально, – мягко говорит он. – Она знала, что у тебя на сердце.
По пути домой они слушают музыку к фильму «Титаник», которую бабуля очень любила. Остальные всегда жаловались, когда она ее ставила, но бабушка была беззастенчиво, упрямо влюблена в нее. «Вы, кретины, не поймете, где великое искусство, даже если оно укусит вас в задницу», – говорила она, а па закатывал глаза и напоминал ей, что он владеет художественной галереей, а папа – профессор истории искусств. Но бабушка не сдавалась.
Сейчас Мэй слушает знакомые мелодии и чувствует эмоции в каждой ноте. «Может, бабуля была права», – думает она и подозревает, что такая мысль посещает ее не в последний раз.
Приехав домой, она ходит из комнаты в комнату и проводит рукой по разным предметам: по стулу за кухонным столом, на котором сидела бабуля; по ее любимому пальто, которое висит рядом с задней дверью; по зеленой кружке, из которой она всегда пила чай по вечерам. В гостевой спальне, где бабуля прожила большую часть прошлого года, Мэй задерживается у двери. Она даже не чувствует, что за ней кто-то стоит, пока папа не прочищает горло.
– Я любил ее, – говорит он. – И сильно. Но фу! Эти духи!
Мэй смеется – она тоже чувствует их. И дело даже не в самом аромате – лаванде с примесью чего-то мятного и травяного, – а в том, как сильно она им душилась. Облачко ее парфюма летало вслед за ней по всему дому.
– Лучший запах в мире! – делая глубокий вдох, говорит Мэй.
Чуть позже, немного вздремнув, они садятся вокруг кухонного стола, мучительно осознавая, что один стул пуст, и обсуждают, что еще нужно сделать для завтрашних похорон. Па читает последний вариант списка закусок для приема приглашенных, и когда он заканчивает, папа улыбается Мэй.
– Это будет получше поездной еды, а?
– Вообще-то там неплохо кормили. У них приличное меню. И мы пробовали много вкусняшек между поездами. Самой вкусной была пицца в Чикаго – мы в буквальном смысле не оставили от нее ни крошки.
Мэй несколько раз моргает, погрузившись в воспоминания о том дождливом вечере. Каждый раз, когда она думает о Хьюго, ее сердце словно делает сальто, и поэтому она едва слышит следующий вопрос.
– Так вы неплохо поладили? – спрашивает па, а когда Мэй поднимает на него недоуменный взгляд, добавляет: – С Пайпер?
– Ах, ну да.
