Я обхватила голову руками.
– Боже мой, Табита. Я и понятия не имела.
– Знаю, – сказала она мягко – гораздо мягче, чем я того заслуживала. – Наверное, это моя вина. Я не рассказала тебе, потому что не знала, как.
Я подняла на нее глаза, однако не смогла вынести отразившейся на ее лице откровенной беззащитности. Поэтому встала и пересела к ней на диван. Собравшись с духом, я взяла ее за руку. Ее пальцы казались невероятно маленькими.
– Можешь рассказать мне сейчас?
Табита снова тяжело сглотнула, на ее глазах выступили новые слезы. А потом она кивнула.
Мы проговорили несколько часов. Из комнаты улетучился весь гнев, а вместе с ним – переполнявший нас страх. Мы говорили обо всем том, о чем не говорили полжизни. О маме и том, каково это – потерять ее. О папе и том, каково это – наблюдать, как он пробирается сквозь глубины своего горя. Каково это – видеть, как он постепенно вылезает из него.
В какой-то миг она опустила голову на мое плечо. До ее отъезда в методическую подготовительную школу Хедли мы сотни раз так сидели: ноги закинуты на кофейный столик, руки переплетены, плечи соприкасаются. Трудно сказать, когда ее голос начал слабеть, но в определенный момент она перестала мне отвечать. Я посмотрела на нее и увидела, что ее глаза закрыты. Пока я рассказывала, как однажды летом папа пытался заняться садоводством (что закончилось полным провалом), она уснула.
Тогда я аккуратно, придерживая голову Табиты, выбралась из-под нее, накинула ей на плечи одеяло. Решив поступить правильно, я оставила для нее на кофейном столике стакан с водой, хотя могла сделать так, чтобы ей, проснувшись среди ночи с опухшими глазами и больной головой, пришлось бы блуждать в темноте в поисках воды. Возвращаясь из кухни с полупустым стаканом, я остановилась, чтобы посмотреть на нее.
Во сне она казалась меньше. Между бровей пролегла неровная складка, словно ее что-то беспокоило. Эта линия никогда не появлялась, если она смотрела на сложную математическую задачу, зато иногда прослеживалась при взгляде на папу.
Мою грудь внезапно сдавила невыносимая боль. Она – моя сестра. Даже после всего, что случилось – что по-прежнему оставалось между нами и, наверное, будет там всегда, – она была моей сестрой. И мне суждено тянуться к ней.
Пока я накрывала Табиту одеялом, меня охватила странная нежность, какую испытываешь, когда укрываешь спящего человека. Моя сестра заняла диван, а значит, мне придется ночевать в спальне. Прежде чем оставить ее одну, я помедлила – и подобрала с пола лежавший у дивана ноутбук. Не потому что думала, будто она станет его просматривать. Она бы никогда так не поступила. Дело не в этом.
Просто это был вопрос профессиональной осторожности. Не более того.
Я выключила в комнате свет и направилась по коридору в спальню, чувствуя себя нарушительницей. Осторожно открыла дверь. На меня смотрел голый белый матрас, чересчур большой и холодный. Я калачиком свернулась в центре, стараясь не смотреть на стену с письмами, но продолжала держать уши востро, прислушиваться к шепоту, исходившему от страниц. Чтобы как-то отвлечься, я впервые с тех пор, как встретилась с Рахулом, проверила телефон. Меня ослепило яркое голубое свечение экрана. Я прищурилась от режущего глаза света и вздохнула при взгляде на время: было уже глубоко за полночь.
В телефоне меня ждали три сообщения. В первом было приглашение на бранч от женщины, с которой я пыталась подружиться. Второе принадлежало Рахулу, а третье пришло с неизвестного номера.
Мне следовало ответить на приглашение. Правда, следовало. Но тогда пришлось бы оставить нынешнюю Айви – эту временную, невозможную Айви, в которой я начинала растворяться. К тому же с друзьями мне никогда не везло. Люди обычно не задерживаются рядом со мной.
Поэтому я не стала отвечать.
А после, как если бы заказывала третий бокал, зная, что нужно остановиться на втором, открыла послание от Рахула.
«Наверное, для сообщения мне полагается выждать хотя бы день после первого свидания, – гласило оно, – но я не могу перестать улыбаться».
В памяти всплыло воспоминание о его сильных, уверенных руках, и по моей шее растеклось тепло. Я до сих пор чувствовала его опаляющее дыхание на своей шее, когда он прошептал: «Я не тороплюсь, все нормально?» в ожидании моего «да», прежде чем прильнуть губами к ключице. Уже от одного воспоминания мой желудок подскочил, словно я находилась в слишком резко поднимавшемся лифте.
Может, после нескольких часов сна я смогу складывать слова в связные предложения без выпрыгивающего из груди сердца. Уже закрывая глаза, я мельком уловила голубую вспышку – моргающее на экране телефона уведомление. На одно безумное мгновение я решила, что это снова Рахул, а потом вспомнила.
Было еще третье послание.
Мультимедийное сообщение с заблокированного номера. Открыв его, я сразу поняла: его отправил тот же человек, который прислал снимок меня и Табиты, сидевших снаружи бара. Там ждала новая фотография. На ней Табита стояла возле моей квартиры, держась за дверную ручку. Она оглядывалась через плечо. Фото было не лучшего качества, но я все равно сумела рассмотреть выражение лица. Ее словно бы кто-то преследовал.
Пока я изучала снимок, с того же номера мне пришло еще одно сообщение. На этот раз текстовое: вопрос всего из трех слов. У меня по коже побежали мурашки, но не как от легкого касания ресниц Рахула к моему подбородку. Я вдруг почувствовала себя замерзшей маленькой девочкой, когда осознала: я не знаю ответа на заданный вопрос.
«Вы в безопасности?»
Глава шестнадцатая
Я проснулась от звонка телефона. Тот по-прежнему был зажат в моей руке. Открыв один глаз, взглянула на экран: наверное, звонит та самая женщина, что зовет меня на бранч, потому что не получила ответа на три своих предыдущих приглашения. Зеленая кнопка «ОТВЕТИТЬ» моргнула дважды, прежде чем я нажала «ОТКЛОНИТЬ».
Я отложила телефон в сторону и закрыла глаза, уткнувшись щекой в голый матрас. Скоро ей надоест мне названивать.
– Доброе утро.
Мои глаза резко распахнулись, сердце застучало в груди. Она стояла у изножья кровати, ко мне спиной. Табита.
Моя сестра Табита.
– Ты еще здесь, – пробормотала я.
Она встала вполоборота, так что мне был виден ее профиль. На ее губах играла улыбка.
– Я зашла узнать, не хочешь ли ты кофе, и наткнулась на твою безумную стену.
Я приподнялась на локтях.
– Это не безумная стена. А улики.
– М-м-м-м. – Она сделала глоток и отвернулась к стене. – А, вообще, что это такое?
Сейчас все было как-то иначе. Не то чтобы мы вдруг стали подругами. Я не обманывалась на сей счет: несколько пролитых вместе слезинок не отменят всего того, что было между нами. Но что-то, тем не менее, изменилось. К тому же она все еще была здесь.
