Он работал директором уже восемь лет, до этого он был
завучем в другой школе. Занятый всю жизнь «педагогическим процессом», он
постепенно привык к мысли, что вся оставшаяся жизнь пройдет на этой работе, и
потому, смирившись, делал свою работу добросовестно и аккуратно. На Востоке
традиционно уважаемого человека называют «учителем». В Азербайджане так
уважительно называли каждого, кто был старше. Дронго обратился к директору с
традиционным добавлением «муэллим», что означало «учитель».
— Извините, Азиз-муэллим, что я вас беспокою. Знаю, у
вас сегодня и без того много забот. Я хотел бы с вами поговорить.
— В каком классе учится ваш ребенок? — устало
спросил директор, вставая при виде гостей.
— Вы меня не поняли, — улыбнулся Дронго, — я
хотел бы с вами поговорить о сегодняшнем вечере.
— Вы тоже из милиции, — понял директор, усаживаясь
на место, — хотя сейчас вас называют полицией. Садитесь, пожалуйста.
Кстати, почему вам не нравится слово «милиция»? Это ведь совсем неплохое слово.
Мы семьдесят лет говорили нашим ученикам, что полицейские защищают произвол
богатых в капиталистических странах, а наша милиция стоит на страже наших интересов.
Теперь мы должны объяснять всем, что у нас родная полиция. Глупо, не правда ли?
— Согласен. — кивнул Дронго. — но я не из
Министерства внутренних дел. Я не имею к нему никакого отношения.
— Тогда вы коллега Курбанова, — показал на
сотрудника министерства безопасности директор, — все понятно. Нами уже
интересуется КГБ, или как вас там сейчас называют. Не школа, а какой-то
полигон.
— Я раньше учился в вашей школе, — сообщил Дронго.
— Правда? — обрадовался директор. — Когда?
— Больше двадцати лет назад. Еще в семидесятые. Поэтому
решил приехать.
— Только поэтому? — спросил директор. За столько
лет он научился улавливать малейшую фальшь в голосе.
— Не только, — засмеялся Дронго, — конечно,
не только. Я хотел бы поговорить с вами относительно охраны сегодняшнего
вечера.
— Это не ко мне, это к ним, — показал директор на
сотрудника министерства безопасности.
— Я знаю, что они будут сегодня в школе, — кивнул
Дронго, — но мне интересно другое. Как раньше была поставлена охрана, в
прежние годы? Кто-нибудь посторонний мог пройти в школу?
— Не думаю, — нахмурился директор, —
вообще-то мы не спрашиваем документов, но каждый пришедший называет свой год
окончания школы. Сначала все расходятся по классам, где собираются выпускники
одного года, а потом идут на общее собрание в конференц-зал. Но у нас всегда
бывает охрана. Наши сторожа не пропускают посторонних.
— Я видел вашего сторожа, — улыбнулся
Дронго. — Она остается и на ночь?
— Нет, кроме нее у нас еще два сторожа, они-то и
остаются на ночь. Оба старики-беженцы, нуждаются в помощи. Вы знаете, многие
бежали сюда из Карабаха, не успев взять даже необходимых вещей.
— Они давно у вас работают?
— Один шесть лет, другой три года. Мы ими довольны.
Получают, правда, нищенское жалование, но на большее они не претендуют. У
одного большая семья, он им хоть как-то помогает, другой инвалид, попал под
бомбежку, почти глухой. Оба старика работают честно, у меня нет никаких нареканий.
Они посторонних в школу не пустят.
— И еще бывает участковый, — добавил
Курбанов, — у них строгий порядок. Чужих они не пропускают. В школе обычно
не случается никаких происшествий.
— Скажите, у вас сидят по классам или по годам?
— По годам, конечно, — кивнул директор, — по
классам не хватит места. Мы и так объединяем всех, кто кончил школу до
восьмидесятого, в несколько классов. Обычно приходят более молодые. А те, кто
кончил до пятидесятого года, совсем не приходят. Мало их осталось, совсем мало.
Если тогда им было лет семнадцать-восемнадцать, то сейчас под семьдесят. Не
хотят видеть друг друга в таком возрасте. Хотя есть один старик, он закончил
школу в сорок первом и все равно приходит каждый год. Только никого из его
друзей не осталось. Все погибли на войне. Мы проверяли. Вообще тем, кто родился
в начале двадцатых, очень не повезло. Многие не дожили до наших дней.
— У нас в семье тоже погибло два человека, —
вспомнил Дронго, — два брата моего отца не вернулись с фронта. Один из них
пропал без вести, и мы даже не знаем, где его могила.
— У меня отец не вернулся с японской, — вздохнул
директор, — так все не правильно получилось. Он вернулся после войны,
приехал на лечение в Баку, был офицером связи. Майором. У него были две дочки,
и он так хотел сына. Когда уезжал на японскую, уже знал, что будет сын. Вот он
и попросил назвать его Азизом, что значит «дорогой, любимый». А сам не вернулся
с войны.
Они помолчали.
— А наш прежний парламент отменил Девятое мая, —
почему-то вспомнил директор. — Они говорили, что это была русско-немецкая
война и мы не имеем к ней никакого отношения. Мой отец погиб на японской, а
триста тысяч наших земляков погибли на «не нашей» войне. Значит, их вообще не
было?
— Лучше не вспоминайте, — посоветовал
Курбанов, — сейчас ведь восстановили праздник. И мы отмечаем Девятое мая,
как и все остальные.
— Ну да, — сказал Дронго глухим голосом, —
ничего не случилось. Сначала отменили, потом восстановили. Я бы этих депутатов
поименно назвал. Каждого. Кто сначала отменял, а потом «восстанавливал». Пусть
все знают, какая совесть у них. Ладно, не будем об этом. У вас много мужчин в
коллективе?
— Нет, конечно. Как обычно в школах. На сорок восемь
преподавателей только шесть мужчин. Совсем немного. Шесть вместе со мной.
— Среди них есть люди, которые преподают здесь более
пятнадцати лет?
— Есть. Двое. Преподаватель математики и физрук. Они
работают в школе около двадцати лет. Остальные пришли позже. Но вечером будут
не все. У первого болит горло, и он останется дома. Он не любит посещать подобные
мероприятия. Говорят, что математики обычно сухие люди, вот он таким и стал.
— Во сколько начнется встреча?
— В семь часов вечера. Учеников в школе уже не будет.
Только учителя и ребята, которые нам помогают.
— В школу можно попасть с другого входа?
— Нет. Все будет закрыто. И вход со двора, и через
физкультурный зал. Там будут стоять сотрудники милиции. Мы уже все обговорили.
Сегодня здесь будут дежурить сотрудники МВД и министерства безопасности.
По-моему, человек двадцать или тридцать. Я не совсем понимаю, зачем нужно такое
количество вооруженных людей, но руководству виднее. Мне звонили из нашего
министерства, чтобы я оказал любую помощь.
— Достаточно, — сказал Курбанов, — по-моему,
мы злоупотребляем терпением директора.
— У меня только один, последний вопрос. Вернее два
вопроса.
— Один, — отрезал Курбанов, — и давайте
закончим.
