— Все собрались? — спросил Ахмедов.
— Нет, не все, — посмотрел на присутствующих
Аббасов, — нет еще Вовы Габышева. Но он и раньше опаздывал.
— И никто больше не пришел, — мрачно заметила
Света Кирсанова, — как все это печально.
— Они боятся, — сказал Альтман, — столько
всего услышали. Все боятся. Решили, сегодня лучше не ходить в школу. Давайте
подождем Вову, а потом пойдем в зал. Там наверняка будет веселее.
— Нет уж, — возразила Оля, — давайте
останемся здесь. У всех на виду. Так мы хотя бы все вместе, поэтому не очень
страшно. А там мы будем все по отдельности. Кроме того, у дверей стоит охрана.
Муж меня предупредил, чтобы я всегда с вами была, даже в туалет не отлучалась.
— Ну и правильно, — кивнул Керимов, — оставайся
с нами.
— Эдгар, давай выйдем, — предложил Дронго, —
хочу посмотреть, кто пришел из выпускников нашего года.
— Пойдем, — согласился Вейдеманис. Они вышли из
класса в абсолютной тишине. Никто ничего не спросил. Уже в коридоре Вейдеманис
уточнил:
— Хочешь оставить их одних?
— Пусть поговорят, — кивнул Дронго, — пока
они вместе, ничего плохого произойти не может. Видишь, сколько людей стоит у
дверей. Сразу четверо… Я подозреваю, что они все-таки скрывают от меня какую-то
важную деталь.
Они поднялись на третий этаж. Здесь таблички распределяли
выпускников по десятилетиям. Сороковые годы, пятидесятые, шестидесятые. В
первом кабинете сидел только один старик. Он думал о чем-то своем, когда в
класс вошли Дронго и Вейдеманис. У старика на пиджаке была колодка с наградными
ленточками.
— Здравствуйте, — вежливо поздоровался
Дронго. — Вы, очевидно, закончили школу в сорок первом?
— Откуда вы знаете? — спросил старик.
— Я про вас слышал, — Дронго подошел ближе. —
Вы были на фронте?
— И не только там, — улыбнулся старик, — вся
моя жизнь была как сплошной фронт. Мне сейчас уже семьдесят семь, а я до сих
пор работаю. И совсем не жалею об этом.
Старик говорил с характерным еврейским акцентом. У него были
редкие седые волосы. Дронго обратил внимание, как тщательно выглажены его
пиджак и рубашка.
— Ваша жена за вами неплохо следит, — заметил он.
— Да, да, — встрепенулся старик. — Мою Рахиль
знает весь Баку. Знаете, какой она была красавицей, когда мы встретились после
войны? Мы гуляли по бакинскому бульвару, и все оглядывались вслед нам. А когда
мы ходили по Торговой, видели бы вы, как наши пижоны на нее смотрели! Это уже
потом появились красивые женщины, а первой была Рахиль.
— Я немного помню город в шестидесятые, —
признался Дронго, — ощущение вечного праздника. А может, это наша
ностальгия?
— Если у меня нет ностальгии почти в восемьдесят лет,
почему у вас она должна быть? — проворчал старик. — Знаете, что такое
наш старый город? В мире было только два таких города. Баку и Одесса. Когда
раскрывались окна и было слышно, как на всех языках поют, кричат, ругаются,
дружат и любят друг друга бакинцы. Но все хорошее проходит, а все плохое
остается с нами. Город сильно изменился в последние десять — пятнадцать лет, и
не в лучшую сторону, молодой человек.
— Возможно, — сказал Дронго, — сейчас многие
уезжают.
— Это не для меня, — отрезал старик, — сейчас
все стали евреями, лишь бы отсюда уехать. Знаете, сколько людей уехало в
Израиль? Я уже не говорю про Германию или Америку. Если они евреи, то я папа
римский. Мне всегда немного обидно, когда уезжают наши бакинцы, но ничего не
поделаешь. Рыба ищет — где глубже, а человек — где лучше. Так устроен мир.
Сколько людей приезжали в Баку в начале века и потом — в двадцатые годы. Тогда
здесь было лучше, чем в других местах. И после войны, будь она проклята, тоже
было лучше. А сейчас хуже, и, значит, люди уезжают.
— Вы думаете, там им будет лучше? — спросил
Дронго.
— Нет, конечно. Всегда лучше там, где нас нет. Хотя
надеюсь, что некоторым из них повезет по-настоящему.
— Удачи вам, — улыбнулся Дронго, — надеюсь,
что мы встретимся с вами в будущем году.
— Обязательно, — сказал старик, — иначе зачем
я прихожу сюда каждый год. По моим данным, несколько человек из нашего класса
еще живы. Какой позор будет, если они придут в школу, а меня здесь нет.
Они вышли из класса. Дронго посмотрел на следующую табличку,
где были обозначены семидесятые годы. Он нахмурился, но вошел в класс. В
комнате было человек десять. Все посмотрели на Дронго. Он всматривался в лицо
каждого, стараясь узнать кого-нибудь. Бесполезно. Здесь были «другие»
семидесятые. Ни одного человека из его выпуска. Он даже помнил лица ребят из
соседнего класса. Кажется, в классе «А» к концу года осталось только восемь
парней. Вадим Ельенышев, Ильгар Хиндристански, Артур Оганесян, Виталий Иванов,
Миша Борисов, Рамиз Мехралиев, Сережа Бабкин и Чингиз Абутидзе. Восемь парней,
к последнему году в том классе осталось всего восемь парней. Но он помнил и
девочек. Самой красивой была Инна Родина, хотя там было много красивых
девчонок. Кого еще он помнил? Таня Орехова, Марина Эпштейн, Берта Вольфсон,
нет, больше он никого не мог вспомнить. А из класса «Б» он тоже помнит совсем
немногих. Вот из своего, да, он помнит всех. Он даже может сказать, кто где
сидел. Тридцать пять человек. Вернее, тридцать шесть, но один ушел из школы уже
в десятом классе. Тридцать пять человек. Пятнадцать парней и двадцать девушек.
Это был самый большой класс в их выпуске. Класс «В». За несколько лет до
окончания школы его объединили с классом «Г», и вместо четырех в школе стало
три старших класса. «Мы все родом из детства, — подумал Дронго. — Это
остается в нас на всю жизнь. Навсегда».
Он часто думал, откуда в нем живет это неистовое стремление
добиться справедливости? Почему он не может спокойно смотреть фильмы, в которых
негодяи торжествуют? Почему в своей неприкаянной жизни он так и не научился
смиряться со злом, бросая ему вызов? Не всегда он побеждал, не всегда. Но
всегда смело бросал вызов и дрался до последнего. Он вспоминал свою школу. Кажется,
в первом или во втором классе они должны были пойти после школы в какой-то
театр. Кажется, в первом. Предстоял торжественный прием в октябрята. Всем
заготовили значки, подарки. Мать встала рано утром, чтобы прогладить его
костюм. А потом… Он закрыл глаза, вспоминая. Да, он пришел в школу и хотел
встать вместе со всеми. И вдруг учительница закричала на него при всех. Она
кричала на него так громко и так страшно, что он убежал из школы.
Позже выяснилось: учительница узнала, что кто-то из
родителей ее учеников позвонил в РОНО с жалобой на ее методы работы. Она
решила, что это была его мать. А та в это время была в командировке и вернулась
только накануне. Позже учительница узнала правду. Пришла к ним домой и долго
плакала, просила ее простить. Конечно, это был акт мужества с ее стороны. Она
все-таки пришла и попросила прощения у ребенка. Но он помнил, как испугался,
когда она появилась в их доме, и спрятался в ванной комнате. И как он плакал,
когда она выгнала его из школы. Он все помнил.
