— Странно, — громко сказал он, — обычно финансисты
не любят уходить в торговлю, считая это менее престижным. Кем вы работали в
Министерстве финансов?
Магеррамов затравленно посмотрел по сторонам. Даже Ахмедов
насторожился, чувствуя, как он нервничает.
— Я работал… Я работал в министерстве…
— Кем?
— Заместителем начальника управления, — выдохнул
Магеррамов.
— И на какую должность перешли в Министерство торговли?
Отвечайте, мы вас слушаем.
— Я… Мы… Я перешел работать сотрудником планового
отдела Министерства.
— И вы хотите нас уверить, что ушли добровольно? —
закончил Дронго. — Признайтесь, Магеррамов, что у вас были неприятности.
— Проверка была, — вздохнул Фазиль, —
прокуратура начала проверку деятельности министерства. Нашего министра к тому
времени сняли, и меня тоже.
— И Керимов вам не помог? Только не лгите, Магеррамов,
это ведь легко проверить. Мы можем опросить ваших бывших коллег, уточнить в
прокуратуре, в вашей семье. Он вам помог?
— Да, — почти с отчаяньем выкрикнул Магеррамов, и
сам испугался собственной смелости, — да, он мне помог тогда. Он веем
помогал.
— Всем помогал, — задумчиво повторил Дронго. Он
подошел ближе, взглянул в глаза Магеррамову, положил свои руки на его и очень
тихо спросил:
— Сколько вы ему заплатили?
Магеррамов дернулся, но Дронго крепко держал его за руки.
— Нет, — крикнул испуганный Магеррамов, решивший,
что его собираются арестовывать. — Я не убивал, честное слово! Это не я.
Мы с ним вместе учились… — он чуть не плакал. — Я дал ему десять
тысяч, — выдавил наконец Фазиль, — десять тысяч долларов.
Дронго отпустил руки Магеррамова и отошел от него.
Потрясенный Ахмедов смотрел на Дронго, ничего не понимая.
— Откуда вы узнали про деньги? — невольно спросил
майор.
— Я не узнал, я догадался, — вздохнул
Дронго. — Мой отец всю жизнь работал в правоохранительных органах. О нем
до сих пор ходят легенды. Так вот, он говорил мне, что времена изменились.
Больше никто не помнит ни дружбы, ни чести, ни совести. Могут в знак уважения
сделать одолжение на сто рублей. Сто первый уже хотят наличными. Я вспомнил эти
слова отца. Видимо, Керимов помогал не только своему бывшему однокласнику и
получал за это неплохие комиссионные. Верно, Магеррамов?
— Все так живут, — пролепетал Магеррамов, уже
понявший, что никто не собирается его обвинять.
— Ты за всех не говори, — разозлился
Ахмедов, — если ты жулик, это еще не значит, что мы все такие, —
добавил он по-азербайджански, чтобы Вейдеманис не понял.
— Где вы были в момент убийства? — спросил Дронго.
— Спускался вниз, — вздохнул Магеррамов, —
кто мог подумать, что все так случится.
— Никого из своих одноклассников не видели?
— Видел. Кажется, Свету Кирсанову. Она, почему-то,
поднималась наверх. Дронго и Ахмедов переглянулись.
— Кого еще? — спросил Дронго.
— Больше никого. Когда свет выключился, я повернулся,
чтобы вернуться в основное здание. Прошел по коридору. Там полно молодых ребят
было, все смеялись, шутили. А потом свет включили, вернее пробки поменяли. Я
как раз вышел к подсобке. Увидел, как оттуда выходят наш директор и сторож.
Потом они закрыли дверь, и я вернулся в конференц-зал. Оттуда меня позвали к
вам.
— Ясно, — сказал Дронго, — у меня больше
вопросов нет.
— Кто мог это сделать? — спросил Ахмедов, —
как ты думаешь? Мы хотим знать твое мнение.
— Не знаю, — снова занервничал Магеррамов, —
из наших никто. Нас всех проверяли на детекторе.
— Когда тебя проверяли, ты больше всех
нервничал, — напомнил Ахмедов, — мне кажется, и в банке у тебя не
совсем чисто. Нужно будет тебя проверить.
— Уже проверяли, — сразу сказал Магеррамов, —
и ревизия была. У нас все в порядке.
— Поэтому ты больше всех волновался? — насмешливо
спросил Ахмедов. — Ладно, иди отсюда и не болтай.
— Позовите Свету Кирсанову, — попросил Дронго на
прощание.
Когда Магеррамов вышел, Эдгар задумчиво сказал:
— Я думал, что такие люди совсем перевелись. В нем все
еще живет страх перед системой.
— Во-первых, здесь система сохранилась, — напомнил
Дронго, — и даже наоборот, усилилась. Раньше сотрудники правоохранительных
органов хоть чего-то боялись. Партии, начальства, Москвы. Сейчас во многом
полный беспредел. А во-вторых… Ты знаешь, мой любимый русский писатель — Чехов.
Мне всегда нравились и его рассказы, и его повести. Добрые, ироничные, мягкие.
Его выстраданные пьесы с массой нюансов. Но с одной его фразой я категорически
не согласен. Он писал, что можно выдавить из себя по капле раба. Так вот — раба
выдавить невозможно. Нужно родиться свободным человеком. И только так.
— Разрешите? — в класс вошла Кирсанова. При ее
появлении Дронго оглянулся, а Вейдеманис и Ахмедов невольно поднялись со своих
мест.
— Здравствуйте, — кивнул Дронго, — проходите,
пожалуйста, и садитесь.
Она прошла мимо него и села на стул. Женщина, очевидно,
сознавала, как ее появление мобилизует мужчин. Она посмотрела на вскочивших
Вейдеманиса и Ахмедова и улыбнулась.
— Вы хорошо знали погибшего? — решил сразу
исключить лирику из их общения Дронго.
Кирсанова невольно напряглась. Обычно с ней мужчины начинали
ворковать, а у этого человека в голосе был слышен металл. Или ее красота на
него совсем не действует? Она внимательно посмотрела на Дронго.
— Естественно, хорошо. Я с ним училась в одном классе.
Мы были очень дружны.
— Но сидели вы с Габышевым за одной партой. С ним вы
тоже дружили?
— Вам уже рассказали про меня гадости, — она
недовольно пожала плечами, — пусть говорят. Все девочки мне завидовали, не
любили меня. Так до сих пор и осталось. Да, я дружила и с Габышевым, близко
дружила. Очень близко. Если вы спросите, были ли у нас интимные отношения, я
вам тоже отвечу. Будете спрашивать?
— Не буду. Меня больше интересует погибший Керимов. У
него были враги?
— А вы знаете человека, у которого нет врагов? —
усмехнулась она. — Наверняка были. Игорь был прокурором, а на этой
должности друзей бывает мало. В основном знакомые и враги.
— Вы мизантроп, — сказал Дронго, глядя ей в глаза.
— Какая есть. Не притворяюсь.
— Нам рассказали, что три года назад во время
восхождения Рауф Самедов и Владимир Габышев поспорили друг с другом из-за вас.
Это правда?
— Господи, ну и люди. Это тоже успели рассказать.
Наверно, правда, раз говорят.
