Кречет вскинул брови:
– Что, все?
Лейтенантик вытянулся, как я понял, во фрунт, хотя я не
знаю, что это, но очень похоже, что тянется именно во фрунт и вот-вот от
усердия перервется, как амеба при делении:
– По вашему приказанию... по вашему приказанию
сформирована отдельная часть!
Кречет вскинул брови:
– По моему приказанию?
Пивнев вмешался:
– Это я велел. От вашего имени.
Кречет смерил его коротким испытующим взором.
Поинтересовался холодновато:
– И что же я приказал?
– Сформировать часть из мусульман, – ответил
Пивнев, чуть смешавшись. Он отводил взгляд, всячески старался не смотреть в
наливающиеся гневом глаза взбешенного президента. – Вас не было, а идея
показалась неплохая. Но кто я, чтобы меня послушали...
Кречет задержал дыхание, мы ожидали вспышки гнева, но он
выпустил из груди воздух, сказал с тяжелым, как бронетранспортер, спокойствием:
– Вот именно, кто вы. Я пока еще не Брежнев. За меня не
надо ни писать речи, ни отдавать приказы.
Стушевавшись, Пивнев отступил и заспешил затеряться среди
сопровождающих Кречета. Кречет бросил лейтенанту:
– Где они?
– Построены вон в том ангаре!
Кречет кивнул, пошел быстрым размашистым шагом, как Петр
Первый на картинах, а генералы потянулись за ним, как гуси на водопой, никто не
решался забежать вперед или хотя бы пойти рядом.
Солдат, обыкновенную десантную роту или батальон, выстроили
под крышей, что в свою очередь была разрисовала желтыми пятнами и накрыта
маскировочной сеткой. Яузов тащился за Кречетом, неодобрительно покачивал
головой:
– Придумал же такое...
Мы так и двигались вдоль строя, всматриваясь в суровые лица.
Как на подбор все русые, светлоглазые, половина с курносыми рязанскими лицами,
в ком-то чувствуется та добротность, по которой отличаешь сибиряков из самой
что ни есть глубинки, из тайги.
Кречет наконец остановился. Глаза его впились в одного
солдата, рослого, ничем не примечательного, разве что над виском белел шрамик:
– Ты в самом деле мусульманин?
– Так точно, господин президент!
– Гм, – сказал Кречет в задумчивости, – с
виду ты молод даже для Чечни. А уж для Афганистана... Как вдруг принял ислам?
Солдат отчеканил:
– Соседи были узбеки. Сперва я дрался с ними, а потом,
когда подружились, я постепенно узнал о Коране.
– Но почему принял? – допытывался Кречет. –
Говори, не стесняйся. Я президент, а не генерал. Президент – это отец.
Солдат в затруднении сдвинул плечами:
– Не знаю. Захотелось чего-то высокого!.. А его нет. Ни
коммунизма, ни Родины, ни бога... Когда сосед дал почитать Коран, я вдруг
понял, что готов стать мюридом. В сердце будто огонь, душа переродилась. Я
всегда хотел жить для чего-то высокого... и теперь знаю, для чего.
Кречет умолк, постоял в задумчивости. Сзади нарастал
удивленный ропот. Он наконец кивнул, двинулся вдоль строя, но уже не
останавливался.
Я искоса присматривался к Яузову. Министр обороны во всем
соглашается с Кречетом, не спорит, а когда тот сказал, на мой взгляд, совсем уж
что-то дикое, для Яузова дикое, военный министр только сдвинул плечами и
вежливо улыбнулся. Возможно, не хотел отвлекать президента от важных маневров,
но на душе у меня стало гаже, чем на подмосковной военной базе. Там все ясно, а
здесь разберись, почему Яузов не спорит: то ли зуб ноет, то ли что-то вскоре
произойдет, что разом решит всех и все расставит: кого в шеренгу, а кого и
квадратно-гнездовым.
Когда вернулись на передвижной командный пункт, я протянул
руку к телефону:
– Разрешите?
Кречет посмотрел с удивлением. При нем я ни разу не звонил:
ни домой, ни жене на дачу, словно я так и жил бобылем. Яузов проворчал с
неудовольствием:
– Это военная связь! Маневры на дворе, а вы начнете о
философии муть разводить...
– Почему о философии? – удивился я.
– А о чем вы можете еще? – гаркнул он с
невыразимым пренебрежением.
Кречет поморщился:
– Дай ему телефон. Виктор Александрович всегда держится
очень скромно.
Я набрал номер, отвернулся от них. Трубку подняли после
второго гудка, нежный волнующий голос произнес:
– Алло?
– Стелла, это я, – сказал я бодро. – Виктор
Никольский!
– А-а, – сказала она чуть более сухим
голосом, – кого на этот раз бьете по голове?
У меня вертелось на языке, что могу не только бить по
голове, но и ставить носом вниз, но сказал очень скромно, чтобы мужское
хвастовство едва-едва проглядывало:
– Здесь только Кречет рядом, его не стукнешь. Сдачи
даст, здоровый бугай! Я тут, понимаешь, сейчас на правительственных маневрах.
Показываем зубы Западу. Мол, приблизятся к нашим границам со своим НАТО, мы
долбанем, такова наша русская натура, и пусть все летит в тартарары. Как ты
себя чувствуешь?
– Нормально.
– Правда?
– Да. А что?
– Да вот прикидываю. Надо было кое-что завершить, но
теперь я горю желанием... ну, сама понимаешь, твоя удивительная щетка, ванна с
солями и шампунями...
Краем глаза я увидел, как мясистое лицо Яузова начало
наливаться густой кровью. Голос в трубке поперхнулся, затем в нем прозвучала
странная нотка:
– Ты еще не передумал?
– Как можно!
– А когда вернешься?
– Да сразу после маневров.
Голос спросил осторожно:
– Ты пробудешь там до их конца?
– Что делать, – ответил я беспечно, – я ведь
в какой-то мере член правительства. Надо!
Она умолкла на время, словно укладывала в голове
разбегающиеся мысли, затем в голосе прозвучало довольство, в котором мои
подозрительные уши уловили намек на злое торжество:
– Хорошо.
– Ура, – сказал я счастливо. – Я прибуду с
шампанским и цветами.
Чувствовалось, как на том конце провода она поморщилась, но
голос оставался таким же приветливым и многообещающим:
– Захвати только цветы, а шампанское у меня есть любое.
– И повеселимся, – сказал я полуутвердительно.
– Как скажешь, – ответила она мило.
Я видел зверский взгляд Яузова, он уже свирепо шептал на ухо
Кречету, тыкал в мою сторону толстым, как ствол гранатомета, пальцем. Кречет
смотрел с укоризной.
