– Здорово, – восхитился я.
– Это что, – сказал Леонид скромно. – Ты
дальше смотри.
На кухне снова засвистел кофейник, Фира вышла, слышно было,
как звякают чашки. В закатном зареве Леонид сделал еще с полдюжины снимков, все
как на подбор, а Фира позировала хоть и расковано, но помнила, что она – мать
пятнадцатилетней дочери: втягивала живот, напрягала мышцы груди, достаточно
крупной, чтобы стремиться обвиснуть как уши спаниеля.
– Ну как? – спросил Леонид горделиво.
Фира внесла поднос с кофе, быстро расставила, улыбаясь,
чашки, тарелочки с такими же бутербродами. Щечки ее слегка порозовели, она
украдкой заглянула в альбом, пытаясь понять, над каким из ее снимков я раскрыл
от восторга рот.
– Здорово, – повторил я. – Просто здорово!
Фира, ты просто молодчина. Глядя на тебя, никто не скажет, что у тебя вообще
есть дочь. А скажи, что есть, и что не в детском садике, а вот-вот замуж, так
челюсти отвиснут до пола.
Она благодарно улыбнулась. Через глубокий вырез платья,
когда нагибалась, подвигая ко мне кофе, я мог рассмотреть ее трусики. Живот ее
все еще сохранил очертания живота нерожавшей женщины, хотя и появились
очаровательные складки.
– Леонид достал меня этими снимками, – пожаловалась
она, но глаза ее смеялись. – Те деньги, что скопили на фрукты, потратил на
пленку.
– Не скажи, – прогудел Леонид весело. – На
фрукты хватило. А нащелкал только две катушечки по тридцать шесть кадров.
Дальше Фира была во всех позах: стоя, лежа, сидя, сперва –
беленькая, затем постепенно покрывалась загаром, а ее фигура словно бы
подтягивалась, грудь стала выше, а в поясе тоньше, будто Леонид изнурял ее
наклонами и скручиваниями, но я знал, что оба слишком ленивы, чтобы даже
подойти близко к тренажерам.
– Ты мог бы подрабатывать фотографом, – заметил
я. – Снимки лучше, чем у рядового профессионала.
Леонид развел руками:
– Если закроют мой НИИ, то что делать...
– А как сейчас?
– Идут разговоры.
– Серьезные?
– Как угадать? Жужжат, волнуются. У нас же узкая специализация,
таким в условиях нашего дикого рынка найти работу трудно. Мне что, я могу пойти
хоть грузчиком, они и раньше зарабатывали больше, чем я, старший научный
сотрудник, доцент, а сейчас и подавно...
– Да грузчики сейчас нарасхват. Особенно в коммерческие
структуры. Подай, привези, поднеси. К тому же постоянные переезды, чтобы легче
уйти от налогов, замести следы.
На последних снимках Фира выглядела красивой и загадочной.
Снимал ее явно в последний день, на лицо уже легла тень близких рабочих будней,
но от этого снимки только выиграли. По-прежнему голая, Леонид не признавал
прозрачных пеньюаров и полуспущенных трусиков, но теперь в ней чувствовался
аристократизм, баронское достоинство.
Обнаженная, она сидела под скалой на берегу моря свободно,
слегка раздвинув ноги, резкость была ошеломляющей, я мог рассмотреть каждый
волосок, даже искорки от оранжевого солнца, крупная грудь от купания в холодной
воде напряглась и стояла торчком, вызывающе глядя в объектив красными
торчащими, как кончики стрел, сосками.
– Как тебе не хочется в Москву, – заметил
я. – Здесь в твоих глазах можно прочесть так много!
Она придвинулась, заглядывая в альбом сбоку. От нее вкусно
пахло хорошими недорогими духами и чистым телом.
– На этом?
– Рядом. Да и на этом тоже. Но здесь это видно лучше...
А вообще снимки просто великолепные. Но заслуга Леонида только наполовину, а то
и меньше. Не надо изощряться, чтобы скрыть либо коровье пузо, либо груди, что
больше похожи... уж не скажу, на что.
Она мило улыбнулась, но в глазах промелькнула грусть:
– Увы, в прошлом году я была получше. А что в
следующем?
– Ты всегда будешь молодой и красивой, – бодро
сказал я положенные слова.
Леонид захлопнул альбом, довольный, как кот, что спер у
повара самую крупную рыбу. Фира собрала пустые чашки и тарелки, унесла. Слышно
было, как полилась вода.
– Оставь, – крикнул Леонид вдогонку. – Я сам
помою!
– Я знаю, как ты моешь, – донеслось из кухни.
– Чисто!
– А помада?
– Я ж мою изнутри, – сказал Леонид
обиженно, – а про ободок не помню...
Я чувствовал покой и уют в их квартире. Здесь не говорили о
политике, экономике, наркомании или растущей малолетней проституции, а если на
экране появлялась модная певица, то слушали ее песни, а не обсуждали, как
потолстела и почему носит такие короткие платья.
Я все еще потягивал кофе, наслаждался, когда в прихожей
раздался звонок. Фира пошла открывать, там раздались голоса, звучные поцелуи.
Хрюка, сшибая стулья на пути, понеслась как снаряд встречать гостей. Леонид
развел руками:
– Узнали, что мы вернулись. Ну, придется мне самому
приготовить кофе. Да не в джезве, там вроде бы целая толпа...
Я поморщился, вот теперь как раз и пойдет: как такая-то
потолстела, подтяжку лица сделала, бесстыжие платья носит, но все же народ к
Леониду сходится милый, добрый, такой же непрактичный, крутой только в
разговорах, а в жизни до слез беспомощный.
Первым на кухню ввалился Богемов, большой, чернобородый,
хохочущий, еще издали раскинул руки:
– Леонид, как я рад, что ты вернулся!.. Здравствуйте,
Виктор Александрович. Виктор Александрович, я ничего не могу поделать с той
рогатой сволочью, что всякий раз выскакивает из-за угла! Не успею прицелиться,
как она бросит гранату и снова прячется! Чем ее вырубить?
Я поинтересовался:
– В каком уровне?
– Да в третьем!
– Все еще? – удивился я. – Ты даешь... Тебе
надо сперва послать вперед саперов...
– Да у меня их нет!
– Есть. Еще с прошлого.
– Нет, говорю!.. Или, может быть, такие мелкие, что
ходят всегда по трое?
– Они.
– Черт, если бы знал! А то смотрю, ходит какая-то
мелочь, а зачем – не понял.
Из комнаты негодующе вскрикнули. Мы обменялись виноватыми
усмешками, словно дети, застигнутые за курением родительских сигарет. Сами себя
все трое чувствовали членами некой гонимой секты, вроде баптистов, или нации,
вроде евреев, и потому чувствовали друг к другу повышенную симпатию и
готовность придти на помощь. Все остальные, в том числе и Фира, полагают, что
компьютерные игры – дело детей, но мы-то знаем, что играми их называют сейчас,
пока не придумали более точного названия. Это давно не игры, это искусство
более сложное, чем кино, и уже более дорогое... Впрочем, и кинематограф в
начале был не больше, чем забавной игрушкой для придурков.
