Савельевский вел самолет лично. Краем глаза видел как эти
дюжие парни, не прилагая усилий и даже не поворачивая головы, переговариваются
с самыми дальними из своей команды, стоит только шевельнуть губами, как
микрофон уловит слабый звук, усилит и передаст именно тому, кому предназначено.
Особые наушники, приглушат грохот взрыва, зато голос командира донесут ясно и
четко даже за сотню километров!
Зеленые комбинезоны топорщатся, ибо два бронежилета: один
предохраняет от пуль, другой против пуль не спасает, зато надежно выдерживает
любые осколки.
Один из коммандос подошел к Рэмбоку, что-то шепнул. Пилоты
посматривали на них зло и униженно. Сильные и крепкие мужики, но тут ощутили
насколько беспомощны перед этой машиной для убийства, молниеносной, неуязвимой.
А чернокожий солдат, словно чуя униженную злость русских,
поглядел в их сторону и демонстративно раздвинул широкие плечи, напряг мышцы.
Это было чудовище, Минотавр. Савельевский ощутил, что свяжи гиганту руки, а ему
дай в руки дубину, и то не сумел бы одолеть этого зверя, натасканного долгими
годами только убивать и убивать.
А Рэмбок все чаще поглядывал на командира экипажа. У того
было странное лицо. Настолько странное, словно позабыл о своих двух чемоданах,
рюкзаках и двух ломающихся сумках. Более того, словно услышал неслышимый
другими глас о производстве его в полковники, а то и вовсе о получении богатого
наследства.
На всякий случай Рэмбок подсел ближе. У русских нет богатых
родственников, так что одухотворенный лик командира корабля может быть вызван
тем, что понюхал тайком кокаина, вколол себе героина или ЛСД, а то и какую
другую гадость, неспроста же глаза блестят...
Внезапно русский пилот сцепил зубы, сказал что-то вроде:
«привет Гастелло» и потянул руль на себя. Самолет вздрогнул, словно не веря,
затем Рэмбок ощутил, как пол медленно начал наклоняться. Еще не встревожившись,
летят все-таки на хреновом русском самолете, он лишь цепко держал взглядом лицо
командира. Тот просветлел, словно уже добрался до чина генерала и вдобавок
получил орден Пурпурного Сердца. Пальцы штурвал держали крепко, даже костяшки
побелели как у мертвеца.
Как у мертвеца, мелькнуло в голове у Рэмбока. Он вскочил,
дрожь пробежала по нервам, волосы встали дыбом.
– Ты что творишь? – вскрикнул он в страхе. –
Джон, Айвен, Майкл – ко мне!
По салону прогрохотали сапоги. Трое огромных коммандос
ворвались в рубку. От их громадных тел сразу стало тесно. Майкл с порога бросил
быстрый взгляд на панель управления, вздрогнул. Глаза стали круглые, он
посмотрел на Рэмбока, медленно белея на глазах.
– Что? – рявкнул Рэмбок.
– Он... этот сумасшедший... пустил самолет вниз! –
проговорил Майкл осевшим, как глыба снега в марте, голосом. – В пике...
– Что?
– Он решил... он явно решил разбить самолет о землю!
Рэмбок схватил автомат, черное дуло уперлось в голову
командира:
– Ты знаешь, что это?
– Знаю, – ответил командир странно весело, –
и знаю, кто ты.
– Кто? – спросил Рэмбок ошарашенно.
– Дурак, который скоро умрет.
Рэмбок другой рукой выдернул его из кресла, зашвырнул в угол
с такой силой, что едва не пробил стальную обшивку. Там послышался глухой удар,
хруст костей, стон. Командир сполз на пол, голова его свесилась на грудь.
Майкл прыгнул в кресло, упал на панель, ибо самолет
накренился почти вертикально, уже не просто падал, а несся к земле, все набирая
и набирая скорость. Майкл хватался за рычаги, едва не плакал от бессилия, у
этих русских все не так, их в школе учили на современных самолетах, этот тоже
современный, даже мощнее американского, но дома все на электронике, а здесь...
– Быстрее, – шептал Рэмбок, его глаза впились в
альтиметр, высота стремительно уменьшалась, они падали быстрее камня. –
Ох, быстрее...
За их спинами начали возникать массивные фигуры коммандос.
Встревоженные, они без команды пробирались к рубке, старались по обрывкам слов
понять, что стряслось.
– Здесь все не так!
– Так сделай же что-то!!! – заорал Рэмбок. Он
схватил из кресла второго пилота, заорал бешено в лицо: – Я убью тебя! Вы что
задумали? Мы разобьемся!
Тот внезапно засмеялся, хотя лицо было белое:
– Убьешь? Ха-ха!.
– Я разорву!.. Я... выровняю самолет!.. Что этот идиот
задумал?
Второй пилот оглянулся на командира корабля, тот так и не
пришел в себя, лежал безжизненной грудой.
– Мерзавцы, – сказал он крепнущим голосом, –
Россию захватить возмечтали? Хрен вам, а не Россия...
Рэмбок заорал, голос неожиданно сорвался на визг:
– Какая Россия? На хрена нам нищие? Нас послали, чтобы
помочь вам и тут же убраться!!! Мы никогда не остаемся в странах, где побывали!
Пилот кивнул, на лбу выступили крупные капли пота:
– Еще бы... А то еще думать начнете! Совесть проснется
хоть у одного на тыщу... Нет, грохнетесь все вы тут, и костей не отыщут...
Коммандос грозно загудели, Рэмбок завизжал:
– Но погибнешь и ты!
Пилот сказал как-то нараспев, словно читал по старой книге:
– Нам жизнь не дорога, а вражьей милостью мы
гнушаемся...
– Связать его, – распорядился Рэмбок, –
связать так, чтобы и пальцем не шелохнул! Посадим без него. Господи, помоги
нам... Мы посадим самолет. Мы посадим...
* * *
В Государственной Думе с утра скапливался народ, к
депутатской работе вроде бы отношения не имеющий. Прибыли телевизионщики всех
каналов Москвы и России, но они растворились в толпе массмедиков крупнейших
телестудий Европы и мира. Фотокорреспонденты торопливо щелкали затворами
дорогих фотоаппаратов, запечатлевали напряженную обстановку.
Депутаты начали прибывать раньше обычного, еще за полчала до
начала заседания стало ясно, что кворум будет. А, судя по лицам и репликам
депутатов, смещения Кречету не миновать. Кто-то открыл тотализатор: застрелится
Кречет или нет, а если застрелится, то в первый же день, или попробует малость
поспорить?
Когда зал заполнился, а председательствующий Гоголев объявлял
повестку дня, бочком-бочком в зал вошел Коган, министр финансов, занял место в
части зала, отведенного для исполнительной власти. Гоголев начал объявлять
процедуру отрешения, как вдруг Коган вскочил, начал требовать слова. Ему
включили микрофон, пусть говорит с места, все знали, что Коган категорически
против политики сильной руки, за свободные экономические отношения, за рынок, и
что с Кречетом ему не сладко.
Коган откашлялся, непривычно насупленный, раздраженный,
словно не мог понять, почему он здесь.
– Сперва должен сообщить, – сказал он колеблющимся
голосом, – об одном предложении...
