– Сотовый телефон!
– Ну?
– Эти!.. Американцы!.. Это их штука, мы с убитого
сняли. Они все переговаривались.
Генерал недоверчиво повертел головой:
– Делы... Как им пользоваться?
– Вот здесь нажмете эту кнопочку... Да не эту, это
сброс. Тут память на тысячу номеров. А эту тоже нельзя, это вгоняет в память
второго порядка. Нажмите здесь, говорите вот сюда. А когда закончите, троньте
вот эту...
– Стой здесь, – велел Пивнев. – Если что не
так, нажмешь. И где ты только научился? Небось, казенные танки хохлам
продавал?.. Говоришь, с КП? Откуда знают наш код? Не иначе продалась какая-то
сволочь...
– Будете отвечать?
– Гм... А как, говоришь, работает?
– Вот тут нажимаете, и связь включается. Давайте я вам
нажму... Нет, не эту. Это оперативная память, это долговременная, а эта... вот,
готово!
Почти сразу сквозь грохот, стрельбу и тяжелое буханье
танков, пробился сильный уверенный голос:
– Остановите огонь! Мы готовы вступить в переговоры!
Пивнев узнал голос Кременева, красивого и всегда уверенного
генерала, из молодых да ранних, как говорили о нем в штабе. Он сумел получить
генеральские погоны в тридцать семь, в то время как Пивнев одел их полгода
назад, смиренно дождавшись очереди. Всего три месяца, как его назначили
командующим бронетанковыми, но, похоже, не собирался оставаться командующим
отдельного рода войск надолго. Пивнев сказал в решетку мембраны укоряюще:
– Доброго здоровья, Дмитрий Геннадиевич!.. Как дела,
как семья, дети?.. Жаркий день сегодня, верно?.. Наверное, к дождю.
Грохнуло, в трубке донесся далекий вскрик. Голос Кременева,
все еще сильный и напористый, вроде бы стал выстреливать слова чаще:
– Николай Иванович, это вы? Как хорошо, нам с вами
будет проще договориться. Мы готовы вступить в переговорный процесс!
Пивнев хмыкнул, почесал в затылке:
– Это больно мудрено. Я э... Генштабы не кончал, я
человек простой. Как ученик Жукова... Георгия Константиновича Жукова, который
Берлин брал, я понимаю только безоговорочную капитуляцию. Да и то... Дмитрий
Геннадиевич, тебе не стыдно, а? Твой дед застрелился под Брестом, только бы не
попасть в руки врага!
В коробочке зашуршало, потом голос сорванно закричал:
– Перестань!.. Ты же знаешь, что с тобой будет, если ты
не сохранишь нам жизни. Со мной еще три десятка иностранных граждан!
Пивнев сказал едко:
– А визы у них в порядке?.. А оружия у них, случаем,
нет?.. А чего эти иностранные граждане там оказались?.. А вдруг это просто
бандиты? А по законам военного времени...
Голос из мембраны закричал яростно:
– Ты с ума сошел!.. Не было никакого указа о введении
военного времени!
– Что мы, бюрократы какие? – удивился
Пивнев. – Ты сам военный, профессионал. Понимаешь... Эй, ребята, заснули?
Прямой наводкой по окнам!.. Да это не тебе. Есть тут будущие экономисты,
снаряды берегут. Явно хохлам продать мечтают...
Даже через трубку слышны были глухие разрывы. Голос почти
завизжал:
– Ты что... Ты что делаешь?.. Мы хотим вступить в
переговоры! Ты обязан!.. Мы живем в правовом государстве!..
Пивнев рыкнул, разом теряя злую иронию:
– Что-то ты не думал о праве, когда чужаков высаживал
на этой земле!
– Все равно! Пусть разбирается суд! Я приму заслуженное
наказание...
Пивнев бросил коротко, уже явно теряя интерес к разговору:
– Вот что, Дмитрий Геннадиевич. Ты примешь легкую
смерть. Это самое большее, что я тебе обещаю. Как коллеге!
Тяжелые танки, выстроившись полукругом, вздрагивали от
выстрелов, дергались, покачивались, из огромных пушек полыхало короткое злое
пламя, тут же на миг расцветало багровым цветком на стене, обрушивая огромные
пласты, а когда снаряды исчезали в проемах окон и дверей, слышно было, как там
тяжело грохало, блистал багровый огонь. Черный дым потек из окон струйками, как
горячая смола, сползал по стенам до самой земли, затем из всех окон
стремительно и весело вылетели снопы длинных искр, будто в здании подожгли
бочки с фейерверками.
Пивнев бросил озабоченно:
– Уваров, вести плотный огонь по всем выходам. Нам не
нужны ни пленные, ни выжившие.
Уваров взглянул с испугом. Переспросил:
– А если кто выскочит... с белым флагом?
– А в Россию он вскочил с белым флагом или с автоматом?
– Да, но... Слушаюсь!
Он козырнул и повернулся выполнять, а Пивнев бросил горько,
скорее, для себя самого, чем для молодого офицера:
– В нашей стране полно дряни, любую сволочь сделают
героем!
По голове чиркнуло горячим. Фуражка слетела, горячий воздух
зашевелил взмокшие волосы. Мелькнула мысль, что надо бы укрыться, но не мог
сдвинуться с места, откуда так хорошо смотреть на окутанное взрывами здание. А
если прислушаться, отсюда в перерывах между взрывами можно различить крики и
стоны коммандос.
Вдруг из окона второго этажа вниз головой выпрыгнул человек,
перекувыркнулся в воздухе, на землю упал красиво на согнутые ноги и чуть боком,
завалился, распределяя тяжесть натренированного крупного тела в бронежилете, перекатился,
пружинисто вскочил на ноги и, пригибаясь, бросился к подбитому танку.
Пивнев встретил его с пистолетом в руке:
– Хальт!
Коммандос замер, глаза испуганные, но не сколько от
направленного на него пистолета, а от генеральских погон на плечах человека с
пистолетом. Он был почти на голову выше Пивнева, лицо суровое, в серых полосах
защитной краски, глаза цепкие, и даже застывший он был страшен, ибо мог в любой
миг взорваться каскадом быстрых смертоносных движений.
– Я, – сказал он по-русски, хотя и с сильным
американским акцентом, – я сдаюсь!
Судя по его виду, он приготовился упасть лицом вниз,
закинуть руки за голову, сесть на корточки – все, что прикажут, в каждой армии
и полиции свои методы, но Пивнев грозно прикрикнул:
– Стой, где стоишь!
– Я сдаюсь! – повторил тот на всякий
случай. – Вашим властям!
– А кто сказал, что мы берем тебя в плен? –
удивился Пивнев. – Мы тебя на свою землю не звали... с оружием в руках.
Тот, начиная беспокоиться, вскинул руки выше, показал пустые
ладони:
– Но Женевские соглашения...
– Засунь их себе в задницу, – посоветовал
Пивнев. – У нас нет войны. Вы просто бандиты с оружием. И поступаем, как с
бандитами...
Тот знал, как поступают с бандитами: арестовывают, читают им
перечень прав, затем одевают наручники и вежливо провожают в комнату ареста,
где те имеют право на один звонок, затем подают горячий кофе, бутерброды...
