Голос с трубке закричал, срываясь на визг:
– Мы сдаемся!.. Если именно это хотите услышать, то мы
сдаемся!..
– Зачем? – не понял Пивнев.
– Да потому, что если не удалось...
– ... то надо застрелиться, – закончил Пивнев
убежденно. – Наши деды стрелялись, предпочитая геройскую смерть позорному
плену.
Голос в мембране всхлипнул, почти прошептал:
– Что за дикость?.. Наши никогда не стрелялись!..
– Но есть же правила чести, – возразил Пивнев. Он
кивнул танкистам, чтобы не обращали внимание на его переговоры, делали свое
дело. – У вас как по этой части?
– Какая честь? – закричал американский
майор. – О чем вы?.. Господи, да слышит ли меня кто-нибудь, как говорю с
маньяком, неизвестно как ухватившим в руки телефон...
Пивнев обиделся:
– Как это неизвестно?.. По нашей территории шла группа
бандитов. Их уничтожили. С трупов и сняли эти штуки. Сейчас бандиты везде
вооружены лучше нас, армейских...
– С трупа? Что с ними?
– Трупы как трупы, – ответил Пивнев с
неудовольствием.
– Они... погибли? – спросил голос неверяще.
– Трупы? – не понял Пивнев. – Как могут трупы
погибнуть? Ты, бандит, плохо русский язык выучил!.. Ты чеченец аль кто?
Голос простонал в ярости и страхе:
– Я Крис Джонсон, майор подразделения зеленых беретов!
Мы направлены вам на помощь...
– Международная мафия, – протянул Пивнев
понимающе. – Ты продолжай, продолжай!.. Да это не тебе, бандит, танкисту.
Дурак, то ли снаряды бережет, то ли лень лишний раз стрельнуть... Что за
молодежь ныне? У вас, американцев, набрались!
Из трубки слышен был грохот, словно рушились стены, крики.
Голос Джонсона прервался, затем там завизжало:
– Мы сдаемся! Прекратите стрельбу, мы уже выходим с
поднятыми руками!
Пивнев поинтересовался:
– А сколько вас?
– Осталось всего семнадцать и пятеро раненых!
Пивнев подумал, сказал сокрушенно:
– Многовато. Для суда довольно и одного-двух. Когда
останется столько, перезвони.
Он отключил телефон, знаком велел долбить, чтобы камня на
камне. У древних воинов, что дрались на этой земле, это, кажется, звалось
тризной. Когда хоронили павших воинов, в жертву резали скот и пленников.
– Это по вам тризна, ребята, – сказал он. В горле
был комок. С трудом сглотнул, прошептал, – И по всей танковой бригаде...
по всем-всем... кто сложил головы так доблестно.
Оглянувшись на горящий КП, бросил сотовый телефон на землю,
наступил. Под каблуком хрустнуло. Вообще-то для суда и одного не надобно. И так
все ясно.
– Усилить огонь, – велел он лейтенанту. – Не
понимаешь?.. Если хоть один бандит уцелеет, то найдутся сволочи, оправдают.
Адвокаты на бандитах как раз и зашибают! А там, глядишь, снова кого зарежут...
* * *
Я содрогался вместе с землей, что тряслась под ногами, как
при землетрясении, которому не было конца. Во рту был песок, щепки, соленый
привкус. А потом вдруг навалилась оглушающая тишина.
Мне показалось, что я оглох, но вон и другие вертят
головами, глаза очумелые, еще не верят, что все кончилось. Внезапно из
одинокого здания мелко и жалко застрочил автомат. Умолк, выпустил еще одну
куцую очередь, словно кто-то отчаянно берег патроны. После тяжелого буханья
танков, после массированной стрельбы из гранатометов, такая стрельба показалась
жалкой и нелепой, словно комар пытался заесть омоновца в полном снаряжении.
Кречет поморщился:
– Кто там еще?
Чеканов вытянулся:
– Разрешите доложить! Там закрылся этот, как его... ну,
который правозащитник! С фамилией как хвост у динозавра! Он к вам часто
приходил. Разрешите подогнать танк и... прямой наводкой?
Кречет поинтересовался:
– А что не выходит?
Чеканов пожаловался:
– Ему предлагали! Крикнул, что будет отстреливаться до
последнего патрона, а последний приберег для себя.
Кречет усмехнулся:
– Гордый!.. Не понимает еще, что мы на одной стороне.
Бросьте гранату с какой-нибудь дрянью. Чтобы отрубился. Потом связать и в
Москву. Таких надо беречь, даже если кусаются.
Чеканов сказал с сомнением:
– А кусается здорово... Как определяете, кто ваш, кто
нет?
– Кто готов отдать жизнь за Родину, – ответил
Кречет зло, – или кто готов отдать против... кто за честь и достоинство,
до последнего вздоха защищает власть, или кто так же яро бьется против нее...
это все моя партия. А на той стороне все под лозунгом «Не будь героем!».
Неважно: коммунисты, нацисты, либералы, консерваторы... Иные времена, иные
правы!.. Что скажете, Виктор Александрович?
Я развел руками:
– Вообще-то мы спасаем Америку от позора. Нет пленных,
нет и вмешательства. Они скажут, что никого не посылали, что в наши внутренние
дела не вмешиваются.
Кречет сказал сожалеюще:
– Вообще-то надо было парочку оставить для суда на
растерзание журналистам.
Я проговорил медленно:
– На самом же деле... об этом пока никто не
догадывается, но сейчас происходит величайший из переворотов. Не в политике! И
не в выборе особого русского пути, русской идеи, не в исламе даже...
– А в чем?
– С России начинается возрождение... можно даже с
прописной буквы, Возрождение всего человечества. Возрождение! Возрождение
чести, достоинства, без которых человечеству не выжить. Возрождение необходимо
миру, необходимо самой Америке. Но началось оно с России...
Чеканов напряженно прислушивался, все чаще задирал голову к
небу, всматривался в бездонную синь. Я видел, как он темнел лицом, хмурился.
Взгляд его все чаще останавливался на Кречете, Яузове. Когда он был шагах в
пяти от них, внезапно выхватил пистолет, молниеносно вскинул и по углам зала.
Кабинет преобразился, компьютеры появились во множестве, ухватить за руку не
успел, только ударил под локоть.
Грохот ударил по ушам, Кречет отшатнулся. Чеканов выстрелил
еще дважды, я повис на его руке, пригнув к земле. Он коротко дернул локтем, у
меня во рту словно взорвалась граната. Хрустнули зубы, во рту стало горячо и
солено, но я повис на руке... и тогда он коротко и сильно ударил локтем.
Я отлетел в сторону, он повернулся и снова выстрелил в
незащищенную грудь Кречета. Мелькнуло зеленое, пули ударили в грудь Яузова.
Массивный, как слон, он заслонил Кречета, в руке министра обороны был пистолет,
и этот пистолет плевался огнем.
