Кречет поморщился:
– Старохатская?.. До чего же гнусная харя. Терпеть не
могу. Нет-нет, только посмейте!.. Она из настоящих... Не чета тем
полуреволюционерам, бегунам на малые дистанции... Да ладно, знаете о ком я...
Те увидели улучшение для себя лично, мол, можно свободно ездить по заграницам и
деньгу получать непосредственно из рук в руки, а не через сито в руках
государства, и успокоились. А эта как танк прет дальше... С десяток
Старохатских разрушили бы любое государство, но, к счастью, она одна... Но ее
надо беречь, это национальное достояние. Она как никто улавливает малейшее
неблагополучие, сразу поднимает визг, будто наступили на ее поросячий хвост...
Если ее убрать, народ сразу оглохнет и ослепнет, и, хуже всего, даже не заметит
своего калечества. Не-е-е-ет, враг она мне ли нет – это дело десятое. Стране
она не враг, а это главное.
– Она вас ненавидит, – заметил Коломиец
сочувствующе.
Кречет недовольно дернул бровью:
– Я ее тоже. Но она дерется за страну, а Цирюльник,
которого вы пропихиваете как надежного человека, в самом деле и ручку поцелует,
и в зад лизнет, но страну разорит, как две Мамаевых орды.
Он откинулся, давая ловким рукам убрать грязную посуду.
Взамен как по-волшебству появились графины с соками, стакан морковного сока для
Коломийца – его вкусы знали, а на Кречета посматривали с почтительным страхом.
– Ничего, – буркнул Кречет. Мазнул взглядом по их
вытянувшимся лицам, пояснил: – Кофе попью у себя... А что вы, Виктор
Александрович?
– Если сорт не сменился...
– Мокко, – подтвердил Кречет. – Такой же
настоящий, как я – генерал. О президенте не говорю, но в генеральстве моем не
сомневаетесь?
Я встал, с грохотом отодвинув стул:
– Так чего сидим?.. Надо работать. Мы знаем, ради чего.
Только Кречет уловил мой намек, кивнул, глаза потемнели:
– Узнают и другие. Но не сегодня.
* * *
Когда мы возвращались, нестройной такой толпой, словно
цыгане после сытного обеда, еще больше усталые и разнеженные, я ощутил что меня
догоняет беседующий с Коломийцем Коган. Я ощутил на себе взгляд его черных, как
спелые маслины, глаз. Очень внимательный взгляд. Я повел бровью, он тут же
сказал задумчиво:
– Футуролог, как интересно... Нет, в самом деле как
интересно! А как вовремя! У меня труба протекает в ванной. Да и в туалете
что-то капает...
Я пожал плечами:
– Почему нет?
Он обрадовался:
– Беретесь?
– Почему нет? – повторил я. – Семьсот
долларов в час.
У него отвисла челюсть:
– Сикоко-сикоко?
– Нормальная ставка среднего футуролога, – пояснил
я. – Но я не средний, меня во всем мире признают если не лучшим, то хотя
бы в первой тройке. Это я по минимуму, принимая во внимания состояния голодное
состояние страны... Правда, она голодная может быть и потому, что у нее такой
сытый министр финансов.
Коган подпрыгнул, дико огляделся:
– Вы слышали? Все слышали этот поклеп?.. Это я сытый?
Это я толстый? Жирный, да?.. Господин президент, он меня кабаном обозвал, а
правоверные евреи свиней не едят!
Кречет отмахнулся:
– Какой из вас правоверный, Сруль Израилевич, мы все
знаем... Кто голым в кабаке «Три поросенка» плясал на пасху?.. Не вы?..
Странно, кто же мог тогда...
В кабинете рассаживались шумно, бесстрашно двигали стульями,
сгруживались по интересам, даже разговаривали. Коган плюхнулся в кресло сытый,
лоб взопрел, но лицо было кислое:
– Почему не скажут, что от нас требуют почти
невозможного? Внешний долг России до перестройки был всего одиннадцать
миллиардов долларов. Пришел к власти Горбачев, за ничтожно короткий срок
правления набрал... еще сто миллиардов! Но где эти деньги? Их надо отдавать
Западу. Народ не понимает, почему мы должны так много, почему не отдаем... Я –
министр финансов, но я этих денег и в глаза не видел!
Глаза Кречета зло сузились:
– Не знаете, где они?
Коган отшатнулся:
– Да кто не знает? По крайней мере те, кто вхож в эти
двери, знают все... Но этот мешок с деньгами... простите, вагон... даже эшелон
золота, им отдали за то, что они уступили взамен власть... поменяв ее на власть
банкиров, финансовых магнатов... Эти несколько человек и есть самые богатые
люди на свете, а не Билл Гейтс, заработавший свои восемнадцать миллиардов
честно на разработке компьютеров, или султан Брунея, получивший в наследство...
Конечно, эти люди загнали нашу страну в глубокую... простите, это вы военный,
но здесь есть и культурные люди, не решусь, не решусь... Но уж лучше было
отдать им эти жалкие сто миллиардов, и пусть теперь шикуют, чем мы жили бы и
доныне при Советской власти...
Марина внесла кипящий кофейник, хорошо знала привычки
Кречета, расставила чашки, а к Кречету обратилась так просто, как, вероятно,
обращалась все пятнадцать лет, когда ему было очень далеко до этого кресла:
– Платон Тарасович, к вам просится на прием
Кленовичичевский.
Кречет переспросил:
– Это правозащитник? Впрочем, с такой фамилией второго
встретить...
Краснохарев задвигался, сказал густо, проявляя
осведомленность:
– Главным правозащитником был избран Петров. Его
предложил сам президент, а Госдума после тщательного обсуждения утвердила его
кандидатуру...
Я видел, что Кречет не поверил своим ушам:
– Президент?.. Госдума?
– Ну да, – подтвердил Краснохарев с
удовольствием. – Все по закону. Все процедурные вопросы соблюдены в
точности.
Кречет проглотил какое-то выразительное слово, что вертелось
на языке и едва-едва не сорвалось, но, похоже, не один я поработал литейщиком:
судя по лицам министров, все поняли, даже договорили про себя недостающие слово
этого заклинания, так облегчающего душу и, как говорят психоаналитики,
снимающие стресс.
– Здорово, – выдохнул он наконец после длинной,
хоть и немой фразы, что как колокол звучала в наших ушах, потому что
произносилась хором, – а митинги протеста против своего режима не само
правительство организовывает?.. Жаль.
– А то бы организовали? – спросил Коган.
– Конечно, – заверил Кречет. – Ломать – не
строить. И удовольствия больше. Марина, зови... нет, проси его прямо в нам. Да,
прямо на заседание. Мы чуть прервемся, а то мозги уже скрипят, пусть отдохнут,
а мы пока поговорим с правозащитником. А того, назначенного, не пускать! Это же
анекдот, если правительство само пишет текст на лозунгах оппозиции или
указывает, за что его критиковать!
Марина заколебалась:
– А может, все-таки в шею? Вам работать надо.
