Кабинет полковника оказался чуть ли в конце страшноватого
забора. За этого время он сумел одеть маску радушного хозяина, радушно
улыбался, даже глаза улыбаются, я мог бы в самом деле поверить, что он рад,
будь я лет на двадцать моложе... или глуп, как русский интеллигент.
– Вот здесь опись... так сказать, описей. Если вас
запустить в главное хранилище, то вам понадобится лет восемьсот, чтобы
разобраться хотя бы с передними полками. А их там еще на пару тысяч лет...
Садитесь вот за этот стол... Вот эту папочку, пожалуйста. В ней почти пудик
весу, но это только генеральная опись...
Понятно, заботится не о моем времени, а чтобы я не лазил
бесконтрольно, но мне самому уже хотелось поскорее уйти, а те полки с бумагами
показались не слишком, не слишком.
– Компьютеры нужны, – сказал я досадливо. –
Сразу бы любую информацию... Вам же самим легче.
– Да, – согласился он, – но вам трудно в это
поверить, однако у нас нет денег. Это в кино показывают какие-то операции с
заграничными вкладами.
– А что, не грешны?
– Нет, – ответил он с вызовом, и я поверил, что, в
самом деле, если даже руки по локти в крови, то чужих денег к этим рукам не
прилипло.
– Что же так?
– А вот так. Мы законы не нарушаем.
– Только мало кто знает, – заметил я, – по
каким законам вы живете. И работаете.
Он мне тоже не нравился, как и я ему, но с бумажкой
президента я не ощущал трепета перед всемогущей ГПУ или НКВД, забыл как зовется
теперь.
Он сказал с вызовом и одновременно с гордостью:
– Нас еще академик Цукоров называл элитными частями,
которых коррупция не затронула.
– Вас ничто не затронуло, – сказал я,
осматриваясь. – Даже так называемая перестройка.
Он скупо улыбнулся:
– Вы бы видели сколько здесь на самом деле хранится
улик и записей! Их достаточно было, чтобы пересажать почти всех писателей. Все
диссиденты! Но мы этого не делали. Только изредка, чтобы напомнить Западу о
нашем контроле над ситуацией.
– Бросьте, – сказал я, морщась.
– Что?
– Бросьте, говорю. В нашей стране даже диссидентство
было только для московской элиты. Для сынков высшей власти. Их журили, их
предупреждали, им грозили пальчиком, устраивали разносы. В конце-концов те при
очередной поездке на Запад оставались там. А мог ли простой рабочий или инженер
экономика, ни политика, ни инвестиции... Идея! Нужна мощная идея, которая
просто выступить в эфире? Да в моем городе таких просто убивали в подворотнях.
Мол, хулиганье шалит. И никакого шума. Все тихо. Это Василий Аксенов или Булат
Окуджава, которых я люблю и читаю взахлеб, будучи сынками высших партийных
бонз, могли публиковать свои диссидентские вещи и не быть убитыми втихомолку!
Остальные же попросту исчезали. Незаметно. Ибо замечают либо исчезновение
именитого, либо массовый расстрел. Но власть сделала вывод из хрущевских
разоблачений. Неименитых инакомыслящих убивали массово, но порознь. Именно они
– герои, а не те, которые сладко ели и мягко спали здесь, ездили на Запад, где
тоже сладко ели и мягко спали, а потом и вовсе остались там. А сейчас приезжают
поучать нас, сытые и выхоленные. Да, хорошие люди! Но герои не они, а те,
лагерники, убитые...
Ничуть не смутившись, он посмотрел мне в глаза ясным чистым
взором, развел руками:
– Все-таки жаль, что у нас нет компьютеров. Вы бы сразу
увидели, что у нас масса компромата на интеллигенцию, которую мы не
использовали.
– Так купите, – сказал я настойчиво. –
Компьютеры теперь стоят копейки.
– Но тысячи машинисток, чтобы все перепечатать? А
допуски на этих машинисток? Они все должны быть нашими работниками высшей
секретности...
Я удивился:
– Вы что же, не слышали о сканерах? Даже у меня в
квартире стоит!
Он развел руками, мол, не слышал. Слышал, подумал я злобно.
Дурачком прикидываешься. Страшишься, что если ввести в компьютеры, то наши же
хакеры тут же все повытаскивают через Интернет, через телефонные сети, просто
через электрические лампочки. Будете страшиться зажигать свет, при свечах жить
будете. При таких страхах лучше уж совсем без компьютеров!
Я листал этот пухлый том, неплохо устроившись за небольшим
столом в дальнем углу, когда раздался телефонный звонок. Полковник, морщась,
взял трубку. Отвечал односложно, глядя на меня с неприязнью.
– Пусть зайдут, – сказал он наконец и положил
трубку.
Взгляд его оставался на мне, и я вежливо поинтересовался:
– Чем-то могу помочь?
– Ерунда, – отмахнулся он. – Просто сейчас
сюда зайдут двое...
– Понятно, стрельба будет?
– Мы работу на дом не берем, – буркнул он. –
На чужих континентах справляемся. Просто этой паре хочу задать пару вопросов.
Пустяки, ничего серьезного. Если вам не помешает, я расспрошу их в вашем
присутствии. Ничего секретного, уверяю вас.
– Да мне хоть строевой подготовкой здесь
занимайтесь, – ответил я любезно.
– Спасибо, – ответил он так же любезно. – Вы
будете удивлены, узнав, что большинство сотрудников секретных служб даже не
представляют, что такое строевая подготовка.
– Надеюсь, я этого не узнаю...
В двери постучали, вошли двое, супружеская пара. Когда люди
живут долго вместе, они становятся похожими больше, чем брат и сестра. Я бы
мог, глядя на них, рассказать, сколько лет и месяцев они прожили, как часто
ссорились, что едят, каких взглядов придерживаются, какие книги читают и какую
музыку слушают.
Полковник пригласил их радушным жестом:
– Садитесь, садитесь!.. Как отдыхалось?.. Милованов
Сергей Павлович... Милованова Ольга Ивановна.
Милованов, мужчина с умным усталым лицом, вежливо заметил:
– Иван Степанович, к вам вызывают не затем, чтобы
рассказывать, как отдыхалось.
– Ну, почему же...
– Мы не настолько знакомы, – улыбнулся
Милованов. – Я видел вас пару раз, вы дважды удостаивали наш институт
своим высоким посещением, но представлены друг другу мы не были.
Полковник хохотнул:
– Что мы и делаем сейчас!.. Но вы правы, Сергей
Павлович. Хотя сейчас и свобода передвижения, мир без границ, но мы, работники
разведки...
Милованов прервал мягко:
– Я никогда не работал в разведке.
– Кто спорит? Но вы работали в... это называлось
ящиком. Работали в ящике. Срок невыезда был десять лет. Потом, когда
перестройка, гласность, срок сократили до пяти.
Милованов напомнил:
– Но полгода назад была тщательная проверка работ,
которые относятся к секретным, а которые нет. То, над чем я работал, относится
к, увы, проблемам, которые Запад не интересуют. Так написано черным по белому.
