Он сказал просто, но я ощутил за словами всего напористого и
железного Кречета страшное напряжение. А жует хоть и быстро, но вряд ли
заметит, если я вместо куропатки подложу на его тарелку свои кроссовки.
– Думаете, пора? – спросил я осторожно. –
Пора... по-серьезному?
Кречет ответил с яростью:
– Вы в своей книге доказывали, что еще князь Владимир
должен был принять ислам!
– Да, но на книгу внимания не обратили...
– Кому надо было, тот обратил, – сказал Кречет сумрачно. –
Как вы тогда уцелели, ума не приложу. Правда, уже тогда всем было до лампочки,
каждый спасал себя, свою шкуру, а попутно сдирал с ближнего рубашку, не до идей
было...
– Вы уверены, что пора?
– Пора, – отрезал Кречет. – Упустим этот
момент, опять засосет болото. Сейчас страна чувствует себя настолько униженной,
что готова на что угодно. Но упустим момент – и либо какой-нибудь ловкач...
могут найтись и половчее нас?... сумеет всучить позолоченную пилюлю, либо
произойдет еще хуже...
Он умолк, запил абрикосовым соком. Кадык дергался,
перекачивая содержимое стакана в желудок.
– Что хуже?
– Народ привыкнет, – буркнул он мрачно. – Это
и есть хуже всего. Привыкнет, что можно жить в дерьме и по шею, а не только по
колени, как жили раньше, или до пояса, как живем сейчас.
Промочив горло, он жестикулировал отрывисто, говорил
коротко, словно рубил гвозди на наковальне. Желваки вздулись рифленые, тяжелые.
Я добавил про себя, что момент хорош еще и тем, что в главном кресле оказался
этот злой и решительный человек. Не политик, тот бы лавировал по мелочам. Да и
возражаю Кречету только затем, чтобы он настоял на своем. Сам же вижу, что
пора. Упустить это удачное время, болото засосет еще глубже, а оттуда выбраться
сил уже не хватит...
– И еще одно, – сказал он резко, но с некоторым
усилием. – Черт, может быть, я свалял дурака? Словом, я разрешил местному
обществу мусульман... нет, не всероссийскому, а пока только московскому,
проводить наказание своих же мусульман по их законам. Завтра на Манежной
площади в двенадцать часов.
– По законам шариата?
– Да.
Я сказал, чувствуя как между лопаток пробежала, топая
холодными лапами, гадкая ящерица страха:
– Я об этом не слышал. Ни по телевидению, ни по
радио...
– Я тайком, по телефону. Дело рискованное! Кто знает,
какую вызовет огласку. Пустим пробный камешек.
Я предположил:
– Телевизионщики обидятся. Особенно этот... как его...
ну, который на заставках своей передачи вместо великих деятелей, поместил себя,
гордо идущего по Красной площади... Ну, с тупой такой, но наглой мордой и жирным
голосом...
Кречет поморщился:
– А, этот... Надо бы как-то этого дурака отстранить от
таких передач. Что за черт, какой-то комментатор, подумать только, который
ничего не делает, не производит, а только пересказывает где что случилось, по
значимости начинает превосходить членов правительства! Только в нашей стране,
где все вверх ногами...
– Завопят, что нарушаем свободу слова. Им же сейчас
свобода! Как ни посмотришь, они сами себя только показывают. То режиссеров, то
операторов, то вообще своих уборщиц и швейцаров поздравляют.
– Доберемся, – сказал Кречет раздраженно. –
Дерьмо, конечно, но пока руки не доходят. А потом как-нибудь сяду, просмотрю
десяток передач, а затем вымету это обнаглевшее дурачье... И плевать, какой
формы собственности телеканалы... Так что скажете о публичной порке?
– Интеллигенция поднимет крик, массмедики раздуют в
скандал, их легко повернуть в любую сторону, если польстить, назвав умными...
Ну, а народ, естественно, будет доволен. Мужикам подавай цирк, женщины начнут
кричать, что нам бы такой ислам, чтоб мужикам пить запрещали... А вы ведь
президент простого народа?
Кречет сказал с укоризной:
– И вы туда же... Кстати, еще один рискованный шажок. Я
принял предложение из Арабских эмиратов о строительстве мечети в Москве.
– Арабских?
Он усмехнулся:
– Ну, не татарской же епархии. Или того страшнее –
узбеков, таджиков или вообще тех, кого называют черными. А арабы вроде бы и не
черные. Они – арабы. И хотя на самом деле еще чернее, но раз уж они на базарах
наших не торгуют...
– Наших женщин не совращают легкими деньгами, –
добавил я ему в тон.
– Это для народа главное, – согласился
Кречет. – Если бы мечеть начали строить татары, то тут же в мои окна
полетели бы булыжники!.. Или не полетели? А арабы... гм, они иностранцы. Вон
Макдональдсов понастроили? И мечеть строят иностранцы. Богатые к тому же. У нас
перед богатыми шапку ломают даже коммунисты.
Я покачал головой с сомнением:
– Вот так сами вдруг и предложили?
Он отмахнулся:
– Нет, конечно. Через третьих лиц им пошла информашка,
что мы не стали бы возражать... Понятно, что для них это, как если бы англичане
предложили нам построить рядом с Вестминстерским дворцом дом-музей Ленина!..
Уже ответили, что срочно вылетает группа инженеров, но чтоб наш мэр не беспокоился:
рабочих наймут местных, платить будут щедро... Главное, чтобы пока все шло под
знаком выравнивания межрелигиозных отношений. Нельзя, чтобы кто-то допер раньше
времени.
– А если догадаются почитать мои книги? – сказал я
осторожно.
– Не догадаются. А прочтут, так не поймут. А если и
поймут, что совсем уж дико, то совсем не так и не то, что вы писали... Это же
Россия! К тому же они ж политики, трех пальцев на руке не сосчитают!
Я подумал, спросил обеспокоено:
– А мэр Москвы? Вы его лучше знаете. В последнее время
он набрал немалую силу...
Кречет отмахнулся:
– Он носит маску крепкого хозяйственника, но на самом
деле он и есть добротный хозяйственник. Надо для блага Москвы – свечку в церкви
поставит и даже перекрестится, хоть справа налево, хоть слева направо, хоть
наискось. Надо для молодежи – Майклу Джексону руку пожмет и даже поцелуется,
хоть потом три дня отплевываться будет. Если ему сказать, что султан Брунея
поставит на одной из центральных площадей самую красивую в мире мечеть за свои
деньги, то султана тут же посвятит в почетные пионеры или во что теперь
посвящают...
– В почетные москвичи.
– А ежели шах Ирана на свои деньги построит в Москве
жилой массив где-нибудь в Жулебино, то наш мэр и ему пионерский галстук
повяжет, а из Корана первую суру на память прочтет при вручении ключей!
Марина скользнула в кабинет все так же неслышно, взгляд ее
падал только на стол, ни к чему вроде бы не прислушивалась, только розовые ушки
однажды шевельнулись как у зверька, когда Кречет говорил о самой красивой а
мире мечети на Красной площади. Она быстро собрала грязную посуду, исчезла. Я
понял, что из обслуживающего персонала сюда допускалась только она.
