Кречет нахмурился, пальцы нервно барабанили по столу:
– Все же никак не решусь объявить шире...
– Что пугает на этот раз?
– Да все та же наша русскость. Все-таки само имя –
Магомет, то бишь, Мухаммад.
Я улыбнулся, чувствуя, что улыбка получилась горькой:
– Ну и что? Был еврей Иисус, будет араб Мухаммад. Оба
семиты. Правда странно, что антисемитизм направлен только против евреев?.. По
крайней мере Мухаммад не настаивает, чтобы ему молились.
Он все еще хмурился:
– Националисты заедят. Надо чаще напоминать, что если
уж свою русскую веру в русских богов променяли на чужую веру в еврея Иисуса, по
почему не поменять эту чужую веру на другую чужую? Мало ли что предыдущая
прижилась, притерлась. Пожалуй, стоит даже Русскому Национальному Союзу
подкинуть деньжат на пропаганду.
– Тогда уж и материалов для пропаганды, –
посоветовал я. – А то такое городят!
– Слушали? – полюбопытствовал Кречет.
– Слушал, – признался я без тени смущения. –
Все-таки в молодости сам переболел, как корью. Ребята хорошие, искренние. Уже
тем, что верят во что-то и борются, в сотни раз лучше дебилов, что только и
мечтают как бы побалдеть, расслабиться, оттянуться... А что верят не в то и
борются не за те идеи, так это пройдет с расширением кругозора.
Глава 29
Марина заглянула в дверь:
– Господин президент, к вам просится Кленовичичевский.
Яузов проворчал:
– Повадился...
– Часто, – поморщился и Краснохарев. –
Все-таки дистанцию надо держать, Платон Тарасович. Нельзя, чтобы к вам вот так,
как в буфет. Все-таки вы президент, а не хвост собачий... Да, президент
все-таки... Да...
Кречет в это время наставлял Коломийца:
– Трудно выбить из головы простого человека, что
православие и Русь это не синонимы. Но вы с сегодняшнего дня начните атаку по
всем средствам массмедия. Мол, была Русь языческая, потом стала христианской,
затем может стать исламской, буддистской или еще какой... Мне, честно говоря,
все равно. Лишь бы Русь была сильна, богата, чтоб друзья уважали, а враги
боялись. Это твердите, твердите, твердите!.. Новый доводов не надо, их забудут,
а то еще думать над ними надо...
Коган задумчиво морщил лоб:
– Как же звали Геббельса?.. Иохим?.. Нет... Еркаим?...
– Нахаим, – подсказал Яузов услужливо. – А то
и просто Абрам или Сруль.
Кречет холодно покосился на них, больно развеселились, хотя
передых от мозговой атаки дать пора бы, продолжал Коломийцу с той же
настойчивостью:
– Твердите, что Россия останется Россией, даже если
станет исламским государством! Только это будет могучая и богатая Россия.
Сильная, яростная, одухотворенная единой идеей. И, что жизненно важно, к нам
хлынут золотые реки из Саудовской Аравии, Кувейта, Йемена, других арабских
стран...
В кабинет вошел Кленовичичевский в сопровождении Марины.
Убедившись, что Кречет не передумал, и правозащитника пока в шею не надо, она
исчезла, а Кречет, прервав себя на полуслове, распахнул объятия:
– Здравствуйте, здравствуйте, Аполлон Вячеславович!..
Вы как раз вовремя, у нас пауза... Когда мозги начинают плавиться, мы берем
тайм-аут и смотрим на Когана с Яузовым...
– А теперь посмотрим на вас, – сказал Коган
быстро, а Яузов, едва ли не впервые в жизни соглашаясь с евреем, сумрачно
кивнул.
– Вы уж простите, – заговорил Кленовичичевский, он
искательно смотрел во все стороны, раскланивался, улыбался робко и
растерянно. – Я же вижу, что на самом деле оторвал вас от государственных
дел! Вы думаете, как свершить экономическое чудо, а я то с уголовниками, то с
правами беженцев...
– Экономическое чудо? – переспросил Краснохарев с
недоумением.
– Экономическое чудо, – вздохнул Коган.
– Ну да, – сказал Кленовичичевский, не уверенный,
что его поняли, – Как в Чехии, скажем.
Кречет сказал почти покровительственно:
– Экономическое чудо Чехии потому и чудо, что к власти
пришел человек, который при коммунистах сидел в лагере. Вацлав Гавел, тот
самый, несгибаемый... А у нас те чистые души, что попали в лагеря, даже не
могли вернуть потерянные квартиру, работу, а у власти оказались те же, кто был
там и раньше, а героями перестройки... тут их назвали гражданами средней
порядочности, стали те, которые и при Советской власти не бедствовали, а умело
хапали, хапали, хапали, как сын и внук Кондрата Красивого, пока не оказались у
руля страны.
Кленовичичевский, который явно думал так же, но не говорил
никогда из опасения, как бы не подумали, что напоминает о своих заслугах
пострадавшего лагерника, улыбался с неловкостью, мялся, сказал чуть ли не
просительно:
– Так захотел народ.
– В Чехии народу не успели всобачить знамя, –
объяснил Кречет.
– Всобачить...
– Да-да, всобачить. А у нас всегда успевали. Если не
удавалось свое личное со своим портретом, то хотя бы одного из своей команды.
Так было на заре перестройки, когда старые идолы рушились, а толпе попеременно
подсовывали «невинно пострадавших» от жестокой руки Сталина: Кирова, Бухарина,
Зиновьева... Не скоро доперло, что это такие же мерзавцы! А пострадали потому,
что вступили в схватку за власть с более сильным пауком. А вот соратников
помельче навязать удалось...
– Кого вы имеете в виду?
– Да ладно, будто не помните, что, к примеру, нынешние
глава Азербайджана или глава Грузии... да только ли они?... при Советской
власти были главами КГБ? А что творил КГБ, помните... А те, кто в самом деле
искренне дрался за перемены, попали в лагеря, а если вышли живыми, то так тихо
реабилитированными, что даже свои квартиры вернуть обратно не могут! Ах, вам
удалось? Но ведь только по заступничеству международного Фонда, Рональда
Рейгана... Так и мрут эти чистые души бомжами. А на знамени оказалось имя
лауреата всех Ленинских, Сталинских и прочих госпремий, создателя смертоносного
оружия, которым мы угрожали всему миру... Все еще подлое время, Аполлон
Вячеславович?
Кленовичичевский покачал головой. Улыбался по-прежнему очень
вежливо, как умеют улыбаться только очень тихие стеснительные люди, но в глазах
было несогласие:
– Нет, время замечательное. Это мы не всегда... Честно
говоря, у меня целый ворох ходатайств, жалоб, просьб, замечаний о вопиющих
нарушениях...
Он суетливо начал вытаскивать из портфеля листки, мы все с
брезгливой жалостью наблюдали, как выкладывает на стол, а Кречет сам взял
сверху, быстро пробежал глазами, поморщился:
– Аполлон Вячеславович!.. Право, мне неловко за вас.
Что значит, защитить права потомственных москвичей?.. Это вроде потомственного
дворянства? А все остальные – грязное быдло?
