Кленовичичевский протестующе выставил ладони:
– Это просто жалобы от крупных групп москвичей, что они
десятилетиями живут в коммуналках, а приезжие получают квартиры...
– И должности, – отрезал Кречет, – и посты в
правительстве, бизнесе!.. Я не понимаю вас, Аполлон Вячеславович! В прошлый раз
мы говорили об антисемитизме, как это нехорошо, а потомственные москвичи – это
и есть антисемиты, только гораздо хуже и страшнее. Для них враги не только
евреи, а все, кто приехал в Москву и каторжанится в тех местах, от которых эти
коренные воротят нос: в метро, на дорогах, транспорте! Москвичи и так получали
всего больше и лучше, чем любой житель глубинки: питание, образование, лечение,
все театры, знаменитости. Если хотите оградить свой город от приезжих,
работайте на стройках, на рытье метро! Нет, для этого выписывали лимитчиков, а
теперь – наемных работников из обнищавшей Украины.
Правозащитник нервно дергался, пытался возразить, но выдавил
только:
– Вы преувеличиваете...
– Я? – изумился Кречет. – Я еще не сказал,
что в целях защиты интересов населения России от обнаглевших антисемитов... вы
уж подберите другой термин, пожалуйста, чтобы обозвать этих потомственных
москвичей правильно, антисемиты перед ними – овечки, так вот, в интересах
защиты возродить бы практику сто первого километра! И не только уголовников, а
всю дрянь, что роется в помойках или выпрашивает деньги возле магазинов, только
бы не работать. А взамен, чего не было в старой практике: станем приглашать в
Москву умных и талантливых, которые там в глубинке уперлись в потолок, а
потенциал еще не исчерпан. Ну, пока в тех городах не настроим всяких там
научных центров с аппаратурой.
Правозащитник смотрел с ужасом:
– Но это же нарушение прав...
– А я полагаю, что защита. Правда, я защищаю честных и
работящих. А вы – лодырей и ворье. Согласен, у них тоже есть права, но почему
отказываете в правах остальным?
Кленовичичевский сказал растерянно:
– Вы все ставите с ног на голову.
– Наоборот, – бодро откликнулся Кречет. – Это
стояло на голове, а все привыкли. Привилегии, привилегии, привилегии...
Работникам ЦК, секретарям обкомов и горкомов, коренным москвичам... За что
москвичей ненавидели по всей России так же, как ненавидели райкомовских
работников! А я только ставлю с головы на ноги... А это что за просьбы о
помиловании? В прошлый раз уже... Нет, высшая мера пока сохранена.
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо
Кречета было злое, как у волка. Ни говоря ни слова Кленовичичевский собрал
бумаги, встал и пошел, сгорбившись к дверям. Кречет провожал его тоскующим
взглядом, словно едва удерживал себя, не давал догнать и извиниться, принять
все условия защиты прав убийц и садистов-маньяков.
В дверях Кленовичичевский повернулся, сказал сдержано:
– Простите великодушно. Я был не прав, вторгаясь на
важное заседание. Я понимаю, я был совсем не вовремя. Еще раз извините.
Это прозвучало как пощечина. Дверь закрылась, а мы сидели
злые и опозоренные, пристыженные.
* * *
В это утро Кречет выглядел измученным, глаза ввалились, а
щеки запали, как у беззубого старца. Серая нездоровая кожа плотно облегала
череп, толстый и массивный. Я невольно подумал, что Кречет был бы неплохим
воином в первобытное время: от удара по голове дубиной только в недоумении
оглянется: что за шутки?
– Ничего страшного, – успокоил он, – просто
не спал ночь.
– Что-то стряслось?
– С попами беседовал.
– Высшими?
– Я президент или нет?
– Президент, президент, – поспешно сказал я. При
всей неприязни к церкви, я все-таки главу церкви называл патриархом, а рангом
пониже – митрополитами. Даже архиереев от простых деревенских священников
отличал. Правда, больше по одежке и размеру кадильниц. – Решились сказать?
– Решился? – удивился он. – Пришлось!
Я смотрел с сочувствием. В самом деле, как еще на ногах
держится. Спросил осторожно:
– Рассказать пришлось... многое?
– Все, – ответил он зло.
– Ого!
– А что еще оставалось?
– Так приперли к стене?
– Еще и руки держали.
– Представляю... Как приняли?
Он хмыкнул, я начал узнавать прежнего, хоть и помятого, но
все еще непробиваемого Кречета. Глаза его хитро сощурились:
– А по накатанной. Как десяток лет назад
партаппаратчики.
– Должно было пройти еще глаже, – сказал я
осторожно, – ведь у них был пример перед глазами.
Он кивнул:
– Вообще-то так и получилось. Это я так, со страху...
Больно крутой поворот, вот и надрожался заранее. А что дрожать? Вся громада
СССР рухнула, а уж, казалось, насколько незыблема!.. Так что владыка церкви,
как и положено, уходит в частную жизнь, ему сан не позволяет становиться
муллой, а быть патриархом с остатками паствы не желает... это после настоящего
величия! А с остальными было еще проще. Как и работников ЦК партии их больше
интересовало, куда пойдут деньги партии... то бишь, церкви. Честно говоря,
основные разговоры вертелись вокруг этих денег. Но и здесь обошлось. Я
пообещал, что все золото останется в их руках. Только им придется из работников
Политбюро перестроиться в бизнесменов, банкиров, коммерсантов... Тьфу, совсем
голова кругом идет – в работников ислама. Марина, две чашки крепчайшего кофе!
Без сахара.
Марина переспросила, не веря ушам:
– Совсем?
– Совсем, – буркнул он. – Чтоб вкус был
погаже. Итак, Виктор Александрович, с ними в основном улажено. Почти все высшие
попы станут муллами, им все равно, лишь бы золото церкви осталось с ними. Правда,
младшие священники могут возроптать, среди них немало честных, искренне верящих
в свое дело. С десяток высших чинов церкви решили все же уйти в мирскую жизнь.
При условии, конечно, что им достанется кусок жирного пирога при разделе.
В комнату постепенно прибывали члены команды, здоровались
уважительно и с некоторым испугом, вид Кречета заметили все. Коган посматривал
на меня так, словно это я отделал президента.
Я переспросил осторожно:
– Все же не верится, что все прошло так гладко.
– Какое там гладко? – рыкнул Кречет. – Но они
приперли меня к стене, а я припер их. Сказал, что дело уже решенное. Припугнул,
что меня поддерживает армия. Мол, начнут мутить народ, я введу войска в города,
начну расстрелы. Испугались, не за народ, за свои шкуры. А потом я выдал
главное... Мол, я самый ярый патриот Руси, потому не хочу чернозадым уступать
даже мечети. Да, будет ислам, но это будет русский ислам! И я хочу, чтобы даже
в мечетях служили русские священники. Пусть называются муллами, как угодно, но
чтоб нашенское. Вот тут крики начали стихать, пошли уже разговоры. Пусть с
воплями, обвинениями в предательстве, но все же разговоры. Все-таки мы все
патриоты... если на это не надо тратить денег.
