Сагайдачный смахнул пот огромной ладонью, мы видели, как
сверкнули в воздухе мелкие капельки. Глаза навыкате смотрели с яростью, дышал
шумно, огромный и странно поджарый, несмотря на исполинский вес.
– Мы только-только начали перенимать западный
опыт, – прорычал он. – Американские инструктора приехали...
Кречет сказал неожиданно резко:
– Ты с этой верой... и западничеством... Знаешь, что во
всей русской армии уже никто не закроет грудью дзот, не бросится со связкой
гранат под танк, не кинется с факелом в пороховой погреб, только бы не дать его
врагу?.. Так же, как не бросались американцы. Никогда. Им жизнь была дорога! А
вот воины ислама бросаются на дзоты и с гранатами под наши танки!
Генерал рыкнул:
– Бьют американцы твоих воинов ислама!
– Издали. Крылатыми ракетами. А лицом к лицу кишка
тонка. Исламскому воину честь дороже жизни, как было когда-то в русской
армии... Я говорю о той русской, что еще до советской... У них сила духа выше!
Да что там выше. У них она просто есть, а у американцев – нет. Как вообще у
западных армий. Как нет теперь и у нашей. Это счастье наше, дурак, что мы все еще
на распутье. Что можем выбирать! Были бы мы сыты – выбирать трудно, а вот
голодным и босым...
Генерал сказал люто:
– Бред! Я сказал, что я ухожу из такой армии... где
белобрысых превращают в чернозадых!
Кречет сделал большие глаза:
– Как это? По-моему, они так и остаются белобрысыми. И
русскими! А скажи, чем тебе еврей Иисус лучше араба Мухаммада?
Генерал покраснел, раздулся так, что я уж подумал тревожно,
как бы бравого вояку не хватил инфаркт. Он задыхался от ярости, сопел, рычал,
изо рта брызгала слюна, но слов не находил, ибо если правду говорят, что все
украинцы – антисемиты, там для этого почва была, то генералу трудно ответить,
кроме того, что Иисус не еврей, а скиф, а скифы, как известно – древние
украинцы.
Кречет воспользовался моментом, заговорил быстро, убеждающе:
– Принятие ислама – не поражение, а победа! Я уже велел
пропагандистам поработать, но они – олухи... Умов среди них нет. Привыкли брать
интервью у шлюх, класс потеряли. Ладно, сами кое-что придумаем... Одну важную
вещь удалось протолкнуть. С Чечней.
Генерал выдавил сквозь стиснутые зубы:
– Черт бы тебя побрал с этими чернозадыми... Знаешь
ведь!
– Так вот, в общих чертах я уже договорился с исламским
миром. Конечно, по неофициальным каналам. Они готовы принести Чечню в жертву!
Генерал отшатнулся:
– Как это?
– Мы не только вольны делать с нею, что возжелаем, но
ряд арабских стран официально поддержит. Кое-кто даже пошлет вспомогательные
отряды или добровольцев. Главное не в численности, а в самом факте. Об этом
раструбим в газетах, покажем по телевидению. Мол, исламский мир против
бандитской Чечни... А сами пошлем туда танки, бросим самолеты, обрушим
артиллерию... Пусть смешают все с землей, нам теперь на Запад оглядываться не
надо. А нашим мужикам и бабам по всей России надо показать, что блюдем наши
интересы. Интеллигенция, конечно же, осудит, но у нас той интеллигенции уже не
осталось...
Сагайдачный наконец перевел дух, но смотрел озадаченно.
Потом, к нашему изумлению, сказал сумрачно:
– Это не совсем честно.
– Верно, – согласился Кречет. – Но это наша
большая заноза.
Сагайдачный буркнул:
– Я тебе не совсем верю. Но если это правда... то
свиньи мы.
Кречет кивнул:
– Еще какие! Сволочи. Но в интересах дела лучше сделать
хоть по-свински, но по-нашему. Я уже отдал приказ по войскам... неофициальный,
конечно. Пленных по возможности не брать, иностранных корреспондентов не
допускать. Нам теперь плевать на Европу, на США! Будут настаивать – пристрелить
втихомолку. Спишем на несчастные случаи. Подорвались, мол, на минах.
Из взгляды встретились. Лицо Кречета было как высечено из
гранита. Если бы мы не видели его в моменты сильнейшей усталости, президент
показался бы все таким же несокрушимым, железным, самоуверенным.
– И... когда? – спросил Сагайдачный еще неверяще.
– При первом же поводе!
– А каков должен быть повод? Гнилые апельсины продадут
на московском рынке?
Кречет посмотрел на него сумрачно:
– Стоило бы. Но мы дождемся обещанных террактов.
Сагайдачный потоптался в раздумье. Коломиец, стараясь помочь
Кречету, подошел тихонько и пригласил командующего воздушно-десантными на чашку
кофе. Сагайдачный посмотрел на него дико, как на умалишенного, отмахнулся и
пошел к двери. Когда он исчез, мы услышали, как из груди Кречета вырвался
глубокий вздох. Похоже, президент страшился, что бравый генерал вспомнит о
своем желании послать армию к такой матери.
Мирошниченко выждал, пока топот подкованных сапог затих в
отдалении, хотя в торжественной тиши кремлевских кабинетов такое слышно за пару
верст, сказал нерешительно:
– Господин президент, тут еще один запрос...
– Ну-ну?
Мирошниченко поморщился, нукать позволительно только на
лошадь, да и то ленивую, но терпел, все-таки президент из генералов, а не
людей, объяснил сдержанно:
– Уже третий случай на границе... Исчез гражданин
Нигерии. Все поиски не дали результатов. А неделю тому исчезли сразу трое. Тоже
граждане Нигерии. Или не Нигерии? Словом, оттуда, где пальмы, обезьяны и
Лимпопо. А чуть раньше пропал еще один. Все-таки граждане дружественных нам
стран! Уже запрашивают и официальные органы...
Кречет вскинул брови:
– Что-то новенькое. А при каких обстоятельствах?
Сказбуш сухо заметил из своего угла:
– Я кое-что слышал. При таможенном досмотре у них нашли
героин. Чуть ли не по мешку. Во всех трех случаях. Но наши прошляпили при
аресте, а те парни, видать, крутые, тут же смылись.
– Поиски ведутся? – поинтересовался Кречет.
Сказбуш развел руками:
– Людей недостает. Да и куда те денутся в чужой стране?
Кречет пристально посмотрел на министра. Я почувствовал, что
даже самые тщательные поиски не дали бы результатов. По крайней мере, сбежавших
мафиози вряд ли нашли бы живыми.
– Ладно, – отмахнулся Кречет. – Еще пару
таких случаев, и река, что течет через наши границы, превратится в ручеек. Надо
только организовать утечку информации. Пусть самый болтливый проговорится
газетчикам... Кто у нас любит покрасоваться перед телекамерами? Степан
Бандерович, вы сболтнете, а потом, испугавшись, попросите держать все в тайне.
Ну, чтобы сразу во все газеты.
Коломиец красиво выпрямился:
