– Господин президент, высшая мера отменена почти во
всех странах! Нас не принимают в Совет Европы только потому, что у нас все
еще...
– Да знаю, – перебил Кречет. – Но разве в
Штатах, на которые вы молитесь, смертной казни нет? Ничего, наша мафия еще
год-два поработает в этой мирной Европе, так там не то, что смертную казнь, там
вовсе военные режимы введут!.. А у нас, дорогой Аполлон Вячеславович, смертной
казни ожидают только законченные убийцы. Те, кто совершил по несколько убийств.
Не случайных, а намеренных.
Кленовичичевский развел руками. Жалобные глаза за выпуклыми
стеклами очков часто-часто замигали.
– Господин президент! Из этих законченных убийц, так их
называют в прессе, тридцать пять процентов – всего лишь законченные алкоголики.
Не просто пьющие, а алкоголики! Безнадежно больные. И еще тридцать процентов
убийц – это психически больные люди. Вы уверены, что они заслужили смертную
казнь?
– Уверен, – ответил Кречет, непоколебимый, как
утес на Волге.
– Их нельзя казнить. Их надо лечить!
– Почему?
– Так поступают во всем мире, – сказал
Кленовичический твердо.
– Во всем ли?
– Если не считать слаборазвитые страны с диктаторскими
режимами.
– Такие как США, Китай, – сказал Кречет без
улыбки. – Они своих преступников казнят без жалости!
Я видел, что министры на Кленовичичевского смотрят с любовью
и жалостью. Он прав, абсолютно прав, но все мы живем не на Марсе, где все поют,
а зимы не бывает.
Сказбуш решил придти на помощь Кречету, или же просто не
смог сдержаться:
– А почему этих самых алкоголиков и психически больных
мы обязаны лечить?..
Кленовичичевский задохнулся от возмущения. Смотрел
остановившимися глазами, а Кречет сказал ровно:
– Ребята, подготовьте указ. У нас нет денег, чтобы штат
профессоров нянчился с убийцами, излечивая их от мании убийства. И нет миллионов,
чтобы тратить на таких, когда в стране дети недоедают, учителя сидят без
зарплаты, а нормальные здоровые люди содержат этих убийц, сумасшедших
психопатов... Вы, дорогой Аполлон Вячеславович, живя на облаках, заботитесь о
правах этих убийц... А я, президент, увы, находясь на грешной земле, забочусь о
тех людях, которых эти мерзавцы убили. И они будут расстреляны!
Кленовичичевский отшатнулся, словно его ударили. Лицо
Кречета было злое, как у волка. Кленовичичевский бледнел, но в то же время в
его лице и фигуре словно бы пробуждалось странное достоинство. Он выпрямился,
брови приподнялись, придавая лицу гордое и слегка надменное выражение. Темные
круги под глазами придавали вид солидного государственного деятеля старых
времен, когда правители все были красивыми и благородными, а не раскормленными
боровами.
Хрипловатым голосом, бесцветным от усталости, но однако же
исполненным непривычного достоинства он произнес:
– Господин президент, я вынужден выйти из состава вашей
команды.
Кречет спросил со встревоженным любопытством:
– Что-то случилось?
– Я выхожу, – повторил Кленовичичевский, –
только это имеет значение.
Кречет участливо и серьезно поинтересовался:
– Аполлон Вячеславович, вы можете сказать причину?
– Я не согласен с вашими методами правления, –
ответил Кленовичичевский твердо. – Я считаю их диктатурой. Вы нарушили все
права, до которых могли дотянуться.
Глаза Кречета были серьезные, смотрел он с симпатией и
грустью. Развел руками:
– Я понимаю вас, Аполлон Вячеславович. Все же примите
мое признание в глубоком уважении. Если даже мы не сможем работать вместе, то
хотя бы давайте сохраним чисто человеческие отношения. Как-нибудь за чашкой
кофе...
Кленовичичевский прервал:
– Простите, господин президент. Мне, скорее всего,
скоро придется скрываться в подполье. А когда попадусь... у вас, уверен, будет
отличная сыскная служба, какая чашечка кофе у заключенных?
Он с достоинством поклонился, повернулся и, провожаемый
нашими взглядами, пошел к двери. Я ощутил недосказанное, что Кленовичичевский
удержал из вежливости, но что и так читалось по его походке, по старчески
сгорбленной спине: вряд ли даже удастся побыть заключенным. При диктатуре
просто: убит при задержании, застрелен при попытке к бегству... Хорошо, если не
скажут, что убит в пьяной драке собутыльником.
Когда дверь закрылась, Кречет вздохнул, тяжело опустился за
стол. Преодолевая странное оцепенение я заставил себя раскрыть рот:
– Чечня...
Кречет поднял голову, злой и взъерошенный, словно волк с еще
вздыбленной шерстью:
– Что?
– Чечня, – повторил я настойчиво. – Проклятая
ненавистная Чечня. Помните, как всех наших тряхнуло, когда даже на иннагурации
их президента на праздничных столах стояли только минеральная вода и кока-кола?
– Ну? – повторил он почти с угрозой.
Я поморщился:
– Вам бы извозчиком, господин президент... Если хотя бы
часть населения примет ислам, то ровно на столько уменьшится процент
алкоголиков. И пьяниц. И вообще – пьющих. Уже не Горбачев будет следить за
соблюдением сухого закона, на котороый всем наплевать, а сам Аллах, что все
видит, от которого не укроешься.
Он вздохнул:
– Доживем ли? К мусульманству чересчур враждебное
отношение, потому что мусульманство, мол, это вера врага. В России из каждых
десяти войн девять были со странами ислама! Но если появятся русские
мусульмане... подумать только – русские мусульмане!.. Хотя их уже немало. Но,
как это ни дико, первыми русскими мусульманами стали военнопленные, что
познакомились с исламом либо в Афганистане, либо у чеченцев. Приняли ислам не
для того, чтобы облегчить себе участь, кто мешал тут же отказаться, оказавшись
в глубинах России? Но упорно соблюдают предписания ислама, выдерживая насмешки
и преследования со стороны тупых и злобных обывателей. Мне положили вчера на
стол сводки, сколько молодых русских парней приняло ислам... Мало, согласен.
Но, что удивительно, никто не отрекся!.. Ладно. Сегодня день тяжелый. Надо
успеть многое, а с полудня я улетаю на маневры.
Глава 40
Где-то перед обедом Когана вызвали, он ушел, волоча ноги как
дряхлый старик, пропадал недолго, а потом дверь кабинета распахнулась, словно
ворвался регбист, морда Когана сияла так, что его можно было подвешивать вместо
люстры.
– Господин Кречет, – выпалил он, вытягиваясь
по-военному, – с вами настойчиво добивается встречи группа финансистов международного
фонда!
Кречет вскинул голову. Покрасневшие от недосыпания глаза
были раздраженные:
– Какого черта?
