Она слушала с остановившимися глазами, потому что я ей не
врал, и все наводящие обо мне справки знали, что я вообще не вру.
– Мне не жаль моей жизни, – сказал я, – я из
того поколения, для которых честь и достоинство все еще что-то значат. По
крайней мере больше собственной жизни. Как значили когда-то для князей. Так в
ком из нас больше голубой крови, во мне или в этом вашем полковнике... как его,
Терещенко?
– Зачем ты мне это говоришь? – бросила она зло.
– Потому, что у тебя еще есть шанс, – ответил я
серьезно. – Уходи! Со мной или без меня, но уходи. Эти люди – прагматики,
как все демократы. Для пользы дела им тебя удобнее убрать... убить, если все
еще не понимаешь простого народного языка. И они это сделают.
– А вы?
– В России – ответил я, мои уши уже ловили звук
шагов, – раньше не били ногами лежачего, не били ниже пояса, не стреляли в
спину... Это называется каратэ, но точнее назвать современным миром демократии!
Далеко хлопнула дверь. Зловеще, с металлическим оттенком.
Стелла подняла на меня прекрасные глаза, в них было хорошо разыгранное
колебание:
– Мне надо подумать...
– Когда?
Шаги приблизились к двери. Я повернул Стеллу к себе спиной,
ухватил за ворот платья. С застежками никогда не умел ладить, даже теперь,
когда на смену сложным крючкам пришли простейшие застежки: стоить поддеть
пальцем, лифчики слетают, как отстреленные ступени ракеты, но у меня даже они
застревали, и теперь я попросту рванул. Стелла охнула, дверь неспешно
отворилась.
Через порог шагнул Терещенко. Глаза его расширились, он
икнул и уставился на обнаженную до пояса Стеллу. Она в растерянности даже не
пыталась закрыться ладонями, обе груди вызывающе торчали в стороны.
Он еще не отрывал глаз, когда я изо всех сил двинул его
дверью. Глухо стукнуло, он отлетел в другой конец комнаты. Я заспешил за ним,
присел, кряхтя, вытащил из его кобуры пистолет.
Терещенко застонал и открыл глаза, здоровенный мужик, пальцы
сперва метнулись к голове, там темные волосы начали намокать от проступившей
крови, морщился. Я приставил дуло пистолета к его боку:
– Тихо. Ни звука.
Он смотрел на меня неверяще:
– Вы не посмеете...
– Я? – удивился я. – После того, что я сделал
с дачей Покальчука?
Его зрачки расширились, а губы посерели. Осевшим голосом
прошептал:
– Там был взрыв подземной газовой магистрали...
– Точно, – согласился я. – Только я выбрался,
а остальные... Правда, могли бы выжить, если бы не пули из моего автомата... А
сейчас промахнуться труднее.
Он посерел уже весь, на лбу выступили капли пота. Прошептал
в страхе:
– Вам отсюда не выбраться!
– Так что теряем? – спросил я почти весело. –
Нам жизнь не дорога, а вражьей милостью мы гнушаемся!
Он понял правильно, что я говорю о себе и президенте,
который обещал пустить себе пулю в лоб, ствол пистолета упирался ему в бок, я
постарался давить сильнее, чтобы чувствовалась рука сильного мужчины, хотя от
усилий кисть затекла, а ладонь уже вспотела.
– Что... что вы хотите?
Он был сломлен, этот червяк, живущий по современным законам
«не будь героем». Безропотно, как русский солдат под дулами автоматов чеченцев,
он вскинул руки и медленно поднялся.
– Руки опусти, – велел я. – Опусти, но не
дергайся. Сейчас мы выйдем отсюда. Ты держись так, словно мы уже о чем-то
договорились...
Стелла прервала:
– Это не сработает. Никто не уполномочен вывести или
вывезти вас с базы. Во-вторых, любой заметит, что его ведут под пистолетом. Как
бы вы пистолет не прятали.
– Верно, – согласился я. – Ты со мной или
как?
– Лучше бы «или как», – буркнула она, – но
мне очень хочется увидеть, как вас подстрелят!
Терещенко трясло как в лихорадке, зубы стучали. На меня
оглядывался как на страшного камикадзе, а я в самом деле вдруг ощутил, что
понимаю тех русских офицеров... да и не только русских, а всех стран, среди
которых не было только американских, которым казалось позорно кланяться пулям,
что в атаку шли только во весь рост, что предпочитали рискнуть напороться на
пулю, чем пройти по грязной луже...
Машина, как я видел из окна, все еще оставалась у крыльца.
Терещенко обомлел, поняв наконец, на что я решился, вскрикнул:
– Вам ни за что отсюда не вырваться!
– А кто сказал, что я хочу вырваться?
Он весь был раскрытый рот:
– Но...
Он все еще таращил глаза на машину президента, когда я со
всего размаха опустил рукоять пистолета ему на затылок. Никогда в жизни не бил
человека по голове... пистолетом, не знал, как дозировать удар, потому ударил
посильнее. Хрустнуло, словно проломил яйцо страуса или динозавра. Терещенко без
звука грудой блестящих тряпок и погонов рухнул на пол, а на рукояти остались
красное, липкое, даже прилипли волосы.
Я гадливо вытер о неподвижное тело, убил так убил, хорошие
люди как мухи мрут, Высоцкий и до половины не дожил, а этих совсем не жалко, их
на земле семь миллиардов.
Мы вышли в коридор, Стелла на ходу запахивала разорванное
платье. Я кивнул, сюда, повернул, затем толкнул дверь, оказался в небольшой
комнате. Не потому, что запомнил дорогу или твердо знал, что так надо идти, а
все то же чутье, люди предсказуемы, строят одинаково как муравьи или того хуже
– пчелы.
В комнате один офицер уныло тыкал пальцем в клавиатуру, мучительно
разыскивая буквы, словно они были чертами и резами. На экране простенький
«Лексикон», хотя монитор семнадцатидюймовый, а процессор – Пентиум-200, судя по
огоньку.
Я поднял пистолет. Офицер вдруг встал, зевнул, прошел к
столу дальше и взял в руки большую коробку.
– Эй, – сказал я негромко.
Он нехотя повернул голову, краем глаза увидел Стеллу в
разорванном на груди платье, рожа пошла в стороны, как у чухонского кота, но
когда увидел направленный ему в лицо пистолет, рожа разом вытянулась, как у
тульской козы. Я старался держать нацеленным в глаз, ибо так страшнее, хотя
какая разница куда ударит пуля: в лоб или глаз.
– Очень медленно, – произнес я негромко, –
очень медленно иди к столу и положи то, что в руках.
Он, как большая рыба в плотной воде, повернулся, сделал два
шага и остановился перед столом. Пакет все еще был в руках. Вроде бы ничего не
замышляет, слишком ошеломлен, но почему...
Черт, он же ждет, что я зайду сзади и быстро обыщу его. Так
это профессионально похлопывая по бокам, ногам, даже заведу их за грудь... Ну
да, если опущусь, чтобы проверить, нет ли пистолета или ножа привязанного к
лодыжке, коленки хрустнут так, что он подумает, будто я выстрелил. Да и
подняться будет не просто.
