Лотта подперла подбородок острым кулачком.
— И наверное, это первое, что было и вправду мое. Личное. Не связанное с родом, корпорацией и вообще… и не хочу терять. Понимаешь?
Как ни странно, Кахрай действительно понял.
И чувство знакомое, когда вроде и твое, но не твое, когда ты и можешь, только сперва разрешения спросить надо. И… никогда-то раньше служба не была в тягость, напротив, он был благодарен и Корпусу, и Шефу за возможности, которых прежде просто не было. И никуда-то не исчезла эта благодарность, только вот… будто ошейник появился.
Надежный такой.
Он мотнул головой. И спросил:
— И… что делать станешь? Когда вернешься. Они же…
— Найму охрану. Надежную.
Кахрай хмыкнул.
Не такое это простое дело.
— Потом соберу Совет. Потребую идентификации. У них есть дубль генетического слепка и моего, и отца, и бабушки. Да и многое другое… сейчас я заблокировала доступ к счетам корпорации.
Она говорила об этом просто, с легкой печалью, которую не скрывала.
— Факт покушений доказать вряд ли выйдет, но и остального хватит. Я вполне могу инициировать отделение от рода.
— И?
— Они получат оговоренную в семейном уставе долю наследства. Небольшую. В несколько миллионов…
У Кахрая были совсем иные представления о небольших долях.
— Это только кажется, что много. Но… налоги на роскошь, содержание недвижимости. Земля на Новой Британии недешева, а почти у всех имеются поместья. Причем в них никто и не живет, но это дело статуса. Да и прочие привычки моих родных весьма недешевы. Этой доли им хватит на год или два. Может, при удаче, и на три. Потом… они попытаются опротестовать мои действия в суде. А суды дело очень дорогое…
Она обняла себя.
— Почему они так?
— Не знаю, — честно ответил Кахрай. А Лотта подвинулась ближе и устроила голову на плече.
— Я посижу?
— Сиди.
Стало тяжело дышать. И сердце заухало так, будто… будто ему снова пятнадцать, а к спине прижимается Ника Шайфер с Цветочной улицы.
Ей тоже пятнадцать.
У нее светлые волосы и грудь такая, что взгляд отвести невозможно. И не только Кахраю. На эту грудь смотрят все, кто еще не утратил интереса к жизни, и Ника знает. Ника гордится ею почти также, как отцом-инженером, которому обещают повышение. Ника скоро улетит, пока не знает куда, но главное, что далеко. И близость расставания заставляет Кахрая терять разум.
У Ники губы пахли маминой малиновой помадой.
А волосы — духами, потому что в косметичке мамы нашлось место не только помаде. И целовалась она с притворной страстью, чтобы после отстраниться и проныть.
— Ну ты что… что папа скажет…
И потом сама бросалась на шею.
В их доме, таком удивительно непохожем на дома остальных — и этот факт тоже был предметом гордости — Кахрай терялся. Он чувствовал, насколько не достоин, но у Ники имелось свое мнение…
— Так хорошо, — сказала Лотта, закрыв глаза. — Даже не хочется возвращаться туда… вот думаю, может, и вправду умереть? Они получат Корпорацию, а я — спокойную жизнь. Перееду куда-нибудь, буду писать книги и… не знаю, еще что-нибудь делать. Или не делать.
С Никой он провел всего-то одну ночь, и удивился тому, что этой ночью вела именно она, и восхитился ее смелостью, только потом, спустя годы, поняв, что был не первым гостем в том доме. И возможно, зря сломал Грегу руки, что, возможно, вполне себе Грег говорил правду…
— Но если они влезут в Совет, то все испортят. А Корпорация — это не только деньги, это еще и люди. И бабушка говорила, что перед ними мы в первую очередь несем ответственность…
Ника не написала, хотя обещала.
И страницу свою снесла, верно, чтобы создать новую, в новом мире. Но Кахраю это показалось почти предательством. Дураком он был.
И наивным.
И снимок их общий хранил долго, до первого ранения, кажется. Или даже до второго? А потом как-то вдруг вырос и понял, что ничего-то у них с Никой общего не было и быть не могло. Кто она? А кто он? И вот то-то же…
— Поцелуй меня, что ли? — сказала Лотта, отстраняясь.
Кахраю показалось, что он ослышался.
— Зачем? — осторожно поинтересовался он.
— Не знаю. Может, ситуация располагает? — она не смеялась, а изучала его, как будто видела впервые. — А может… я никогда раньше не целовалась и хочу понять, как оно? Кузина говорила, что приятно, но теперь, сам понимаешь, верить ей сложно. С другой стороны, опять же, вот захочу я, допустим, любовника нанять…
Кахрай закашлялся.
— …нужно будет делать выбор, потому что рекомендации — это одно, а личные качества — другое. Всегда при найме персонала следует проводить тест. И вот как я пойму, кто прошел этот тест, а кто нет?
И ведь главное, она серьезно это.
Совершенно серьезно.
Как ее такую не поцеловать? Ситуация и вправду располагает. А что до любовника… в конце концов, Кахрай и сам подумывал работу сменить. Когда-нибудь.
Правда рекомендаций у него нет.
Целующуюся парочку Данияр заметил издали. И испытал острое чувство зависти. Нет, не самому факту, в конце концов, у него тоже было с кем целоваться, просто…
Море.
Ночь.
Мерцающее покрывало на водах. Низкая луна какого-то насыщенного розового цвета, будто вытесанныя из огромного куска сердолика. Ветерок.
Мужчина и женщина.
Просто мужчина и обыкновенная женщина, которым нет нужды думать о всяких глупостях, вроде одобрения Совета или о том, что скажут в гареме, узнав, что гарема больше нет…
Данияр честно отвернулся.
И отступил.
— Гуляете, — осведомился кто-то за спиной, заставив обернуться. — Погода хорошая. А кухня весьма специфическая, хотя всяко лучше того дерьма, которым нас на лайнере потчевали.
Женщина была смутно знакома.
Как же ее зовут…
— Труди, — она протянула широкую мужскую ладонь и пожала Данияру руку. — Вряд ли вы меня запомнили.
Не молодая.
Не старая.
Не слишком красивая, но не сказать, чтобы уродливая. Она напомнила Данияру старуху Айши, что жила при отцовском гареме, в который перешла по наследству. Сказывали, что некогда старуха была юна и прекрасна, но в это верилось слабо. Ее лицо, будто застывшее во времени, неподвластное морщинам, было неподвижно. Данияр прекрасно помнил, что полуприкрытые глаза, что эту манеру смотреть на собеседника снисходительно, что страх, который появлялся в душе, стоило взгляду задержаться чуть дольше.
