– Вы не поняли. Сивко не о приговоре беспокоился. Он хотел, чтобы Тася оставила его в покое, молил передать это ей. Говорил, что не спал уже несколько недель, потому что Тася стоит в дальнем, самом темном углу, и смотрит на него. Стоит ему закрыть глаза хоть на минуту, как она приближается. Каждый раз, когда он смыкает веки, Тася оказывается чуть ближе. Когда она стояла уже в шаге от него, Сивко и уговорил адвоката на звонок. Защитник собирался настаивать на экспертизе о невменяемости подсудимого, но не успел. В ночь после того телефонного разговора Сивко скончался.
«Видимо, она не вняла просьбе и сделала последний шаг», – продумал Миша.
– Она добралась до него, – вторя его мыслям, сказал Анатолий Петрович.
– Или он просто сошел с ума. А Дергачев?
– Если бы не сходство их историй, можно было бы согласиться с вами. – Белкин дернул углом рта. – Но Дергачев оставил предсмертную записку. У меня ее нет, так что вам придется поверить мне на слово. Уверяю вас, я не лгу.
– Что он написал?
– Писал, что не может жить в таком страхе. Что он никогда не бывает один: Тася стоит рядом, но только это уже не человек, а демон. Ночами она склоняется над ним и шепчет, и мучает его, не давая спать. Самое жуткое, что он описывает «демона» так, как выглядела Тася в последние недели перед смертью: тощее, вытянутое тело, непропорционально длинные руки, лысый череп, черные десны, острые кривые зубы.
Белкин порывисто встал, налил воды прямо из-под крана, выпил жадными глотками.
– Это не совпадение, согласитесь. Если, конечно, поверить, что я не сошел с ума и не выдумал все это.
«Вот именно!»
– Вы верите мне, Михаил?
– Не знаю, – чистосердечно ответил он. – Нужно все обдумать.
Белкин поставил стакан на стол.
– Спасибо за честность. Только не тяните с обдумыванием. У вашего друга не так много времени. Вы не замечали, у него есть на теле повреждения?
– Повреждения? Какие?
– Разные. Следы от щипков, сигаретные ожоги, порезы, синяки. На последней стадии, незадолго до убийства, это существо заставляет людей причинять себе боль. Почитайте протоколы вскрытия. Я видел, разумеется, не все, но в тех, что попали мне в руки, описывались всевозможные свежие повреждения. Они всегда находились на тех местах, куда человек мог легко дотянуться руками, так что не было сомнений: погибшие наносили их себе самостоятельно. Никто не придавал этому значения: человек, лишивший себя жизни, мог наказывать себя и таким способом. – Белкин посмотрел Мише прямо в глаза. – Но я вам точно говорю: если раны появились, значит, жертве осталось недолго.
Глава шестая
Когда его гость ушел, Анатолий Петрович закрыл за ним дверь и некоторое время стоял в прихожей, глядя в одну точку, будто думал, что Миша может вернуться.
Но, разумеется, тот о возвращении не думал и, наверное, уже садился в машину, чтобы ехать домой. Поверил ли он? Как знать. В мысли к другому человеку не заглянешь.
Белкин вздохнул и отошел от двери. Было уже поздно, время клонилось к полуночи, но спать не хотелось. Он был возбужден, взбудоражен: нервы на взводе, на месте не усидеть. Может, это от того, что он впервые за долгие годы рассказывал о случившемся с Тасей, с мамой, с ним самим.
Ему пришлось вытащить воспоминания из глубин памяти, он с трудом и болью выволакивал упирающуюся, немыслимую, невероятную правду на свет из темного подземелья, куда запрятал ее давным-давно.
Да, Анатолий Петрович в последние полтора десятка лет вел свои записи, но, даже записывая, старался не подпускать случившееся слишком близко, чтобы не воскрешать в душе того, что было похоронено и надежно спрятано.
И вот сегодня прошлое ожило. Оно было грязью на дне сосуда, и, когда Анатолий Петрович встряхнул сосуд, муть и грязь поднялись со дна, поэтому теперь он снова чувствовал себя замаранным, нечистым.
То, что случилось с Белкиным в ранней юности, отравило всю его жизнь. Он провел в психиатрической лечебнице несколько лет, а потом, когда все же вышел, то понял, что у него нет ничего, никакой зацепки, чтобы жить дальше.
Родственников не было, друзья давно забыли о нем – у них была своя жизнь. Да его и самого как будто не стало: шустрый, отчаянный, бесстрашный задира-Чак давно исчез, потерялся где-то, оставив вместо себя притихшего, измочаленного жуткими воспоминаниями и слишком рано пережитым горем Толю Белкина.
Тренер Иван Игоревич не оставлял своего подопечного. В неразберихе девяностых ему удалось добиться, чтобы Белкина сняли с учета в психоневрологическом диспансере, хотел помочь с работой или учебой, но Толя отказался. Он не мог вернуться домой – там прошлое глядело бешеными глазами из каждого угла. Да и клеймо убийцы никуда не делось.
Толя уехал в Москву, туда, где его никто не знал, и это было правильным решением. У Ивана Игоревича были там знакомые, так что Толю зачислили в училище – больше никуда бы не взяли, он ведь не окончил десятый класс, устроили в общежитие.
В чужом городе, среди незнакомых людей Толе, как ни странно, полегчало. Он быстро втянулся в учебу, вечерами подрабатывал, а еще дважды в неделю еще ходил в спортзал, восстанавливал форму.
С другими ребятами почти не общался: однокурсники были намного моложе его, смотрели настороженно и втайне посмеивались. В глаза никто бы не посмел: было в угрюмом, жилистом парне что-то такое, что отбивало охоту поиздеваться. От соседей по общежитию Белкин тоже держался на расстоянии, но вынужденное одиночество его не тяготило.
Окончив училище, Толя поступил на заочное отделение железнодорожного техникума, потом пришла очередь университета. Белкин работал и учился, чувствуя, что жизнь в Быстрорецке постепенно становится чем-то похожим на далекий сон.
Он прожил в Москве уже больше десяти лет, когда судьба его снова сделала поворот. Или, лучше сказать, причудливый зигзаг. Со своей будущей женой Толя познакомился на вокзале, совершенно случайно: у нее были сложности с билетами.
Оказалось, что Лида живет в Быстрорецке, в Москву приехала по работе. Красавицей она не была, но лицо ее, с чувственным подвижным ртом, озорными глазами орехового цвета, милыми ямочками и веснушками, приковывало взгляд. Толя глянул и пропал.
Почти два года они жили на два города. То Лида приезжала в Москву, то Толя ехал в Быстрорецк. Они переписывались и перезванивались, ездили вместе отдыхать на море, а в итоге решили пожениться.
Встал вопрос где жить, и Лида была непреклонна: в Быстрорецке у нее родители и хорошая работа – она была фармацевтом, заведовала аптекой. Белкин подумал, взвесил все. В Москве у него лишь комната в общежитии, а в Быстрорецке – квартира.
Анатолий приезжал туда, встречаясь в Лидой, и не испытывал каких-то невыносимых мук. Даже наоборот. Проявилась ностальгия, плохое стало забываться. К тому же соседи за прошедшие без малого двадцать лет поменялись, мало кто помнил страшную историю, да и узнать в Белкине прежнего Чака было невозможно.
