Предыстория и контекст
Одинаковы ли механизмы и закономерности микро- и макроэволюции? Уже само введение этих понятий (а также то, что они стали весьма популярными у эволюционистов) показывает, что в 1920-х годах этот вопрос вызывал острые разногласия.
Создание СТЭ только подлило масла в огонь старого спора: стройная картина генетических механизмов эволюции с одной стороны просто не оставляла места для каких-либо иных сил и факторов (кроме разве что генетического дрейфа), а с другой — начиналась и заканчивалась микроэволюционными процессами. Именно к этой области относились все используемые ею понятия, все иллюстрирующие ее примеры и почти все феномены, на объяснение которых она претендовала. Макроэволюция же оставалась в практически безраздельном ведении палеонтологии — в которой, как уже говорилось, всю первую половину ХХ века доминировали недарвиновские эволюционные концепции: различные версии автогенеза (эволюции под действием внутренних причин, то есть «записанной» наперед в самой эволюционирующей форме) и финализма, ортогенез (направленная эволюция), аристогенез (неуклонное развитие признаков, которые только в своем конечном состоянии оказываются функциональными), «закон инерции органического развития», разного рода вариации на тему ламарковского «принципа совершенствования»… Даже простое перечисление всех этих концепций с минимальным упоминанием их отличительных особенностей заняло бы слишком много места — своя теория такого рода была едва ли не у каждого крупного палеонтолога того времени. Многие теории почти полностью совпадали друг с другом (отличаясь, если не считать терминологии, лишь второстепенными деталями), но при этом резко противоречили другой или другим группам теорий. Собственно, общим для всех этих построений было только то, что все они так или иначе противостояли дарвиновской модели эволюции — отрицая ее вовсе или ограничивая ее применимость только внутривидовой эволюцией и видообразованием. Не удивительно, что идея о том, что в основе микро- и макроэволюции лежат совершенно различные механизмы, была весьма популярна у сторонников этих взглядов уже в 1900-х — 1920-х годах. А когда на арену вышла СТЭ, постулат о существовании особых механизмов макроэволюции, принципиально отличающихся от тех, что описывает новомодная теория, стал просто знаменем и общей платформой всех противников дарвинизма.
Впрочем, эта линия обороны продержалась недолго. На рубеже 1940-х — 1950-х годов выдающийся американский палеонтолог Джордж Гейлорд Симпсон предпринял ревизию палеонтологии с позиций СТЭ. Оказалось, что всевозможные «законы», «тенденции» и примеры «неуклонной эволюции в определенном направлении» существуют только в умах ученых, желающих их там видеть. При непредвзятом же взгляде на палеонтологический материал в нем не обнаруживается ничего такого, что требовало бы отказа от дарвиновской интерпретации эволюции или «дополнения» ее какими-то неведомыми иными механизмами. В частности, как показал Симпсон, парадный пример «направленной эволюции» — эволюция предков и родичей лошади, увенчавшаяся появлением лошадей современного типа, — на самом деле включала в себя множество побочных ответвлений и параллельных линий, а ключевые признаки группы в разных ветвях и на разных этапах менялись в разные и порой противоположные стороны. Это позволило Симпсону сделать вывод, что макроэволюция — это те же самые процессы, которые описывает СТЭ, но только действующие в течение очень долгого (геологического) времени и, как правило, на обширных территориях. Проще говоря, разница между микро- и макроэволюцией примерно такая же, как между топографической картой-двухверсткой и картой мира: обе построены по одним и тем же принципам и различаются только масштабом и определяемой им степенью подробности.
Такой взгляд быстро завоевал господство в палеонтологии — возможно, не столько благодаря убедительности доводов Симпсона, сколько из-за накопившегося разочарования в недарвиновских концепциях макроэволюции: за полвека своего господства они не только не смогли выдвинуть никакой сколько-нибудь внятной гипотезы о постулируемых ими «особых механизмах» этого процесса, но даже выработать единую терминологию
[218]. О том, чтобы дать убедительные объяснения тем или иным явлениям, и вовсе не было речи: эти построения в лучшем случае констатировали существование неких повторяющихся эволюционных мотивов, не давая никакого объяснения ни тому, почему эволюция часто происходит именно так, ни тому, почему в других случаях она идет иными путями.
Так или иначе в 1950-х — 1960-х годах спор был, казалось бы, однозначно решен: в макроэволюции нет никаких факторов и механизмов, отличающихся от тех, что есть в микроэволюции; это не два разных процесса, а два разных взгляда на один и тот же процесс, различающиеся только масштабом. «Надвидовая эволюция — это не более чем экстраполяция и увеличение масштаба событий, происходящих с популяциями и видами… было бы ошибкой проводить какое-то различие между причинами микро- и макроэволюции», — писал по этому поводу один из главных идеологов СТЭ Эрнст Майр. В этом духе понятие «макроэволюция» трактуется и сегодня в наиболее общедоступных источниках (например, в «Википедии» или на сайтах, адресованных студентам): кратко сообщается, что «в основе макроэволюции лежат те же движущие силы, что и в основе микроэволюции: наследственность, изменчивость, естественный отбор и репродуктивная изоляция», что характер ее в принципе таков же, как и у микроэволюции и т. п., а основной объем статьи или раздела занимают доказательства того, что макроэволюция вообще происходит. Такие тексты создают впечатление, что различение микро- и макроэволюции и вовсе не стоило бы упоминать, кабы за него не ухватились креационисты.
Здесь нужно сделать небольшое отступление. Как мы помним (см. главу «Может ли дарвинист верить в бога, или Чарльз Дарвин в роли Перри Мейсона»), перед лицом огромного количества фактов, свидетельствующих в пользу эволюции, — в том числе прямых наблюдений эволюционных процессов в природе и лаборатории, — часть креационистов соглашается признать ограниченную эволюцию. И для таких «мягких» креационистов различение микро- и макроэволюции оказалось весьма кстати. Мол, да, эволюция, наверно, в самом деле происходит и возможно даже, что она идет «по Дарвину». Но она состоит лишь в изменении некоторых малосущественных видовых признаков, в формировании местных разновидностей внутри вида, максимум — в образовании новых видов, то есть именно в микроэволюции. А макроэволюция либо (как полагают сторонники «бараминологии») невозможна вообще, либо (как склонны думать приверженцы «теории разумного замысла») отражает непосредственное вмешательство Творца и в таком случае, строго говоря, эволюцией не является. То, что само различение микро- и макроэволюции возникло внутри эволюционного дискурса и имеет смысл лишь в контексте эволюционной картины мира, креационистов не только не смущает, но даже служит дополнительным аргументом: видите, мол, это не мы придумали, это даже некоторые эволюционисты видят — изменения генных частот, наблюдаемые на популяционном и видовом уровнях, не могут радикальным образом изменить всю архитектуру живого организма и привести к появлению обширных и разнообразных типов и классов. Да, те эволюционисты, которые это понимают, постулируют существование какой-то особой «макроэволюции» — но ведь ее, в отличие от всякого там видообразования, никто воочию не видел! Значит, уж она-то точно всего лишь недоказанная гипотеза, ничем не лучше предположения о сотворенности всего живого разумным началом…
