Критерий и в самом деле кажется самоочевидным, однако его применение к конкретным концепциям порой дает далеко не очевидные результаты. В чем немедленно убедился сам Поппер, применив свое мерило к целому ряду теорий, служащих фундаментом для целых крупных направлений в разных областях науки и в то же время предметом острых дискуссий. «Сертификат научности» от Поппера получила, например, теория Эйнштейна — она делала четкие предсказания, причем такие, которые до нее никому просто не пришли бы в голову. (То, что они подтверждались при проверке, было уже неважно: Поппер неоднократно подчеркивал, что научность теории вовсе не гарантирует ее истинности и вполне научная теория может оказаться совершенно неверной). А вот целому ряду других популярных теорий Поппер в научности отказал. В этот список попали психологические концепции Фрейда и Адлера, марксизм и — теория Дарвина.
Сомнительные подсказки
Именно об этом выводе основателя фальсификационизма не устают напоминать нам многочисленные современные критики дарвинизма. Тон задают, конечно, креационисты (хотя хватает и разного рода вольнопрактикующих философов и диванных мыслителей). Это на первый взгляд странно: уж им-то критерий Поппера, казалось бы, лучше и вовсе не поминать — в свете этого критерия все претензии на «научность» даже самых «мягких» версий креационизма, вроде «теории разумного замысла», рассыпаются мгновенно и непоправимо (см. главу 9). Но креационисты в этом вопросе руководствуются логикой шварцевского Министра-Администратора: «Я — негодяй? А кто хорош?» Мол, если по-вашему выходит, что «научный креационизм» — не наука, а религиозная проповедь, замаскированная под научную теорию, то тогда и ваш хваленый дарвинизм — то же самое, согласно тем же самым критериям. Да вот и ваш хваленый Поппер прямо это и говорит, вот цитата, не отвертитесь. А если то и другое — религия, то выбор между ними — вопрос веры, да и в школах надо либо преподавать оба учения, либо не преподавать ни одного.
Понятно, что в устах креационистов этот аргумент столь же лукав, как ссылки на то, что археоптерикс — не прямой предок птиц или что все собачьи породы, как бы сильно они ни отличались друг от друга, остаются в пределах одного вида. Это можно видеть хотя бы по тому, что тезис о «принципиальной неопровержимости» (сиречь ненаучности) дарвинизма в их текстах часто мирно соседствует с утверждениями о том, что дарвинизм давным-давно опровергнут. Или с упоминанием структур, которые (по мнению креационистов, конечно) являются примерами «нечленимой сложности» (irreducible complexity), то есть того, что не могло возникнуть путем небольших последовательных улучшений и, следовательно, является опровержением дарвинизма. В общем, как в старом анекдоте про ссору двух соседок — «во-первых, никакого горшка я у нее не брала, во-вторых, она дала мне его уже треснутым, в-третьих, я его вернула целехоньким!»
К этому можно добавить, что креационисты, как обычно, подменяют понятия: «нефальсифицируемой» Поппер счел идею естественного отбора как универсального механизма эволюции; что же до идеи эволюции как таковой, то он специально оговаривал, что считает ее вполне научной и «надежно проверенной». Так что креационистам (по крайней мере, «твердым») искать поддержки у Поппера в любом случае не приходится. Но креационисты — креационистами, а сам факт-то никуда не девается: Поппер на основании своего критерия признал дарвинизм ненаучной теорией. И вроде бы у нас есть только две возможности: либо согласиться с этим — либо отвергнуть сам критерий Поппера. В любом случае мы не можем представить дело так, что критерий Поппера вполне адекватен для оценки «теории разумного замысла», но не годится для оценки дарвинизма.
Конечно, концепция Поппера — тоже не догма. В истории науки бывали случаи, когда факты вроде бы прямо и недвусмысленно опровергали теорию — но впоследствии оказывалось, что она все-таки верна. Обычно это было связано с какими-нибудь ошибками в наблюдениях или экспериментах либо с тем, что применявшиеся методы просто не позволяли обнаружить предсказанные теорией явления. Но случалось и так, что факты были вполне надежны и достоверны, но со временем им находилось объяснение именно с точки зрения «опровергнутой» ими теории. Возможно, самый драматичный пример такого рода — исследования Менделя: установив закономерности наследования признаков у гороха и создав совершенно правильную теоретическую модель, объясняющую эти закономерности, Мендель попытался проверить их на других объектах. К несчастью, в качестве таковых он выбрал пчел и растение ястребинку. В обоих случаях ему не удалось получить ничего похожего на красивые «гороховые» соотношения. После двух неудач подряд он и сам уверился, что открытый им механизм наследования представляет собой какой-то редкий частный случай. Однако сейчас мы знаем, что теория Менделя верна и в общем-то универсальна, а наследование признаков у пчел представляет собой довольно экзотическую модификацию менделевского механизма; причины же неудачи с ястребинкой были и вовсе техническими. Таких случаев концепция Поппера не предусматривает вовсе.
Можно зайти и с другой стороны, задав вопрос: а фальсифицируем ли сам критерий фальсифицируемости, да и вся попперовская концепция научного исследования? Какой факт мог бы опровергнуть эту концепцию? И если никакой — можно ли считать научной ее саму? Но ответ в стиле «от такого слышу» — не аргумент в споре, если его участники в самом деле хотят найти истину. Можно сослаться на то, что позднее Поппер пересмотрел свою позицию. «Я изменил свою точку зрения по вопросу проверяемости и логического статуса теории естественного отбора; и я рад возможности отречься от своего убеждения», — писал он в 1978 году, признавая, что проверка этой теории хоть и трудна, но все же возможна. Но наука и философия науки — не военная служба, где, если командир отдал два взаимоисключающих приказа, выполнять следует более поздний. Вопрос о фальсифицируемости теории естественного отбора надо решать по существу, опираясь не на мнение того или иного авторитета (хотя бы и самого творца концепции фальсификационизма), а на рациональные аргументы. И при этом еще и учитывая исторический контекст.
Прежде всего отметим, что первые указания на факты, которые (будь они обнаружены) опровергли бы теорию Дарвина, сделал… сам Дарвин — естественно, ничего не зная о критерии Поппера, до формулировки которого оставалось еще три четверти века. «Если бы возможно было показать, что существует сложный орган, который не мог образоваться путем многочисленных последовательных слабых модификаций, моя теория потерпела бы полное крушение», — пишет он в шестой главе «Происхождения видов». В другом месте он замечает, что таким же «полным опровержением» был бы достаточно развитый признак, приносящий пользу не тому виду, который им обладает, а какому-нибудь другому.
Выходит, вопрос закрыт — Попперу надо было бы просто внимательнее читать «Происхождение видов»? Увы, не все так однозначно. «Сложный орган, который не мог образоваться путем многочисленных последовательных слабых модификаций» — это, как легко видеть, и был бы пример той самой «нечленимой сложности», которую так долго и так безуспешно ищут сторонники «теории разумного замысла». Конечно, их критерий — «раз я не понимаю, как этот орган мог возникнуть путем отбора — значит, он и не мог» — смехотворен, но дело в том, что никакого другого критерия просто нет. Иными словами, невозможно никаким рациональным способом доказать, что тот или иной орган (или система биохимических взаимодействий, или еще что-то достаточно сложное) не мог возникнуть путем отбора. Даже если сегодня никто не может предложить сколько-нибудь правдоподобный сценарий эволюционного формирования данного органа, нет никаких оснований полагать, что такой сценарий не появится в будущем, на основании новых знаний. Так уже случалось с целым рядом феноменов, выглядевших в свое время неразрешимыми с точки зрения дарвиновской теории. Мы уже упоминали (см. главу 11) проблему возникновения биолюминесценции — свечения живых организмов. Можно добавить сюда вопросы о том, как «электрические» рыбы обзавелись своим грозным оружием, как мог возникнуть «огнестрельный аппарат» жука-бомбардира
[282], и ряд других проблем, долгое время казавшихся «проклятыми», но в конце концов успешно решенных.
