Глава двенадцатая
«Ты можешь карать и миловать кого угодно. Кого угодно, запомни это, Торнхелл! Тебе неподвластен лишь Император. Даже ближайшего его родича, члена августейшей фамилии, ты вправе засудить, прознав о его измене интересам Санкструма…»
Слова Белека, сказанные в Выселках перед его смертью, некстати всплыли, когда я смотрел на Накрау Диоса. Камергер Варлойна покрылся потом от ушей до жабьих подбородков и напоминал липкую амфибию. Велик был искус поддаться своей власти и начать судебные дела против пары десятков мерзавцев, начиная с Диоса… И казнить кое-кого, конечно же, чтобы другим было неповадно, чтобы поняли, что служение стране — прежде всего, а своему карману — это после, после… Но власти у меня пока — с гулькин нос, да и потом — начни я карать, деньги уйдут из страны, да и стена власти, того, пошатнется, как бы меня не пришибла. Поэтому сейчас выбираем спокойную подковерную тактику, без резких выпадов.
— Нужны основные бухгалтерские книги Варлойна и Санкструма. Где они находятся?
Бухгалтерия и аудит, это скучные и нудные вещи, но вместе с тем — это опаснейшее оружие. Скучные бухгалтерские процедуры помогли усадить на скамью подсудимых самого Аля Капоне, не к ночи будь помянут… Я немного разбираюсь в аудите, хотя лучше бы, конечно, задействовать местного профессионала.
— Книги в ведении генерал-контролера финансов Лайдло Сегерра, ваша сиятельство!
— Очень хорошо. Передашь ему сегодня, чтобы он как можно быстрее вручил мне основную бухгалтерию по Варлойну и Санкструму вообще. Основную, ты понял?
— П-передам, ваше сиятельство, прошу прощения, сегодня же, сейчас же, как выйдем отсюда, передам! — Камергер мелко кланялся, не веря, что выйдет живым из сокровищницы. Атли разглядывала его с отвращением — она не любила и презирала слабых.
Передаст, как же. Чует мое сердце — все, абсолютно все в Варлойне и Санкструме мне придется начинать с чистого листа. Как бы не пришлось, все же, выпалывать корешки, чтобы начисто вспахать и засеять поле… Но я не хочу крови. Вот просто — не желаю. И если получится — постараюсь обойтись без нее. Есть, в конце концов, другие методы убеждения и наказания — например, высылка из страны, предание всеобщему позору…
— Когда ожидаются новые налоговые поступления сюда, в Варлойн? Где изначально скапливаются налоги?
— На казенном дворе, ваше сиятельство, рядом с чеканным двором! Расположены они в пределах Норатора, в западной его части! Туда свозят все деньги, да и золото и серебро, что удастся достать, но нынче время черного мора… Налогов, боюсь, не довезли! А когда поступать сюда будет — то ведает лишь господин его превосходительство Лайдло Сегерр! Завозят, обычно, как на казенном либо чеканном дворе скопится определенная сумма…
Угу. Лайдло Сегерр — главный по финансовым потокам Санкструма. Пообщаемся и с ним… А денег, конечно, можно не ждать: вокруг Норатора — чума и карантины. Причем чуму выпустила одна из фракций, и Таренкс Аджи, перед тем, как приказать вскрыть мне горло, проговорился — черным мором управляют, и находится он в ведении фракции Великих, чей лидер, Дремлин Крау, был убит Простыми.
«Нет. Нет-нет, Торнхелл, Дремлина Крау мы сегодня убили. Стоило больших трудов выманить его из Норатора…»
Таренкс Аджи был со мной откровенен… Да и почему бы не пооткровенничать перед человеком, которого собираешься предать смерти?
Простые выманили Крау и его людей под Норатор, использовав меня как приманку несколько дней назад. Сейчас в стане Великих, рискну предположить, хаос. Хорошо бы, Простые не убили тех из Великих, кто занимается управлением черным мором, иначе болезнь может выйти из-под контроля и опустошит всю страну…
Я прошел от одной стены до другой, глядя на слезящийся испарениями кирпич и разминая лицо пальцами.
— Торнхелл-Торнхелл… — вкрадчиво произнесла Атли. Она уже не жалела меня. Она, как и я, размышляла — каким образом его сиятельство архканцлер Санкструма выберется из выгребной ямы.
Я принял власть над Санкструмом в самое поганое время. Говоря откровенно, исход моего архканцлерства будет печальным, но только я не намерен опускать руки. Выбирался я из похожих дел в мире Земли… Но стоит признать — настолько хорошо еще не было.
Мы покинули разграбленную сокровищницу, тщательно заперли обе двери. Отобрав ключи у Диоса, я велел Алым опечатать передние двери, и лично приложил к вишневому сургучу большую архканцлерскую печать, захваченную с собой именно для этих целей. Ну, не совсем для этих — большая печать, как и нагрудный знак архканцлера, могла сгодится как оружие в случае, если кому-то возжаждется на меня напасть.
Так, шаг за шагом, без суеты и спешки, я приберу к рукам весь Варлойн. И Санкструм.
Если выживу, конечно.
Затем, сопровождаемые гвардейцами Шантрама, мы двинулись к ротонде. Дела на сегодня еще не закончены — и это, на минутку, только второй день моего пребывания у власти!
На одном из поворотов на подходах к ротонде мимо Алых проскользнула молодая женщина — вся в ворохе тяжелых кружевных платьев, шелков, струящихся лент и развивающихся светлых волос… Врезалась в меня, обдав сладкими ароматами, врезалась будто сослепу, не глядя, и упала с показушным, громким криком, покатилась к противоположной стене, показав стройные ноги в изящных башмачках и белых чулочках.
Сначала я обмер, в мозгу пронеслись картины камикадзе, убийц-фанатиков, что прорывают кордоны охраны и кидаются с ножиком на жертву, зная, что и сами потом умрут. Затем пришло понимание: я — жертва очередной провокации. Дамочка катилась слишком картинно. Это как в голливудском кино: там актеры отлетают даже от банальной пистолетной пули — так велят режиссеры для пущего вау-эффекта. Осмелюсь предположить: дамочка проделала схожий трюк по указке неведомого режиссера — оттолкнулась от меня, вроде как я сам ее пихнул, и укатилась к стеночке.
Почти сразу из-за поворота к женщине с гневным воплем ринулся мужчина — невысокий, плотный, с грубо вылепленным лицом. Черный камзол его был оторочен золотом, тяжелая шпага хлопала по ботфортам.
— Мэритта, Мэритта… Любовь моя!
Женщина громко застонала, пытаясь встать, однако силы оставили несчастную, руки подломились, и она распласталась на клеточном мраморном полу, будто сломанная кукла.
Мужчина, издавая загадочные горловые звуки, как влюбленный павиан, нагнулся над ней, секунд на десять заслонив широкой спиной, потом перевернул, устроив спину женщины на своих коленях, я и увидел, что с его рук струится кровь, что лицо Мэритты окровавлено. Кровь лилась, кажется, одновременно из рассеченного лба, сломанного носа и лопнувших губ.
Я с искренним любопытством наблюдал, как мужчина приподнял женщину под лопатки трясущимися руками:
— Несчастная! Очнись, молю!
— А-а-а… — громко стонала женщина. — Как больно… Свет Ашара, как больно и темно! Почему я не могу разглядеть тебя, Одди?
