Он же издевается, вдруг пришло понимание. Знает, что я вознамерился провести аудит бухгалтерских книг империи, и издевается, сообщая, что книги сгорели.
Я посмотрел на горящее крыло Варлойна. Пожарные в закопченных робах не слишком торопились с ведрами. Дым — черный, как совесть этого вот Грокона — все еще выносился клубами из десятка окон и из-под красной черепичной кровли башни.
Театр на диване, понял я. Вы знали, что я пойду инспектировать продажу вина на эспланаде у главного входа, и увижу пожар во всей красе… И вы устроили… Да балаган вы устроили, пожар такой же фальшивый, как в храме Ашара в момент получения мной мандата. Вы контролируете огонь так же, как и черный мор, сукины дети! Держу пари, что если я сейчас влезу в окно Архива по пожарной лестнице, то увижу внутри рисковых ребят, которые бросают в жаровни обрывки бухгалтерских книг и весело ржут, направляя дым веерами или воздушными мехами в окна. Ну и конечно, заодно вы устранили двух важных свидетелей глобального воровства — Сегерра и Диоса… Они явно замешаны не только в расхищении казны…
— Свет Ашара… — сказал я, подумав для виду. — Диос и Сегерр — герои! Верные мужи отчизны! Я велю наградить обоих высшими имперскими наградами!
По лицу Грокона было видно, что изумился он изрядно, даже щеки опали. Ожидал, верно, несколько иной реакции. Я еле сдержался, чтобы не подмигнуть.
— Герои… — повторил громко, чтобы толпа придворных услышала. — Истинные герои Санкструма! Я велю скульпторам изваять их в полный рост и установить подле главного въезда в Варлойн. Грокон, как только потушат — извольте доложить. Я буду… у себя. И пусть мне доставят спасенный от огня Законный свод. Прямо сегодня пусть доставят. В ближайший час. Да, и всех, кто тушил сегодня пламя, включая вас, сенешаль, я велю представить к высоким наградам. Вы тоже — герои. И ваши изваяния я тоже установлю на эспланаде… со временем. А может быть, и очень скоро.
Двусмысленность, конечно, вышла еще та, и Грокон ее вполне уразумел, однако говорил я столь наивным тоном, что на лице сенешаля вновь отразилось замешательство. Правила игры, которые мне пытались навязать, я несколько нарушил.
* * *
Чертова тропа принесла новое приключение — почти на самом подходе к ротонде среди деревьев парка я увидел толпу. Мелькнули серебряные личины степняков. О, кажется, у ротонды собралось все посольство Алой Степи! Их больше десяти человек, все при оружии и в доспехах — хотя они всегда при оружии и в доспехах.
Я замедлил шаг, чувствуя, как холодеют руки. Уж не сговорилась ли посланница Сандера с Фракциями? Если сговорилась, значит, меня пришли убивать.
— Серый волк!
Атли подбежала ко мне, позвякивая саблями. Кафтан на ней был изумрудный, прошитый серебром, и такой короткий, чтобы можно было вдоволь любоваться стройными ногами и другими прекрасными достоинствами.
— Атли?
Я поставил бочонок на тропу и знаком велел гвардейцам пропустить дочь степного владыки.
— Что здесь…
Она ткнула кулачком мне в плечо и, как обычная девчонка, чмокнула в щеку, ни капли не стесняясь чужих взглядов. Собственно, это было в ее характере — показать, что она имеет права вот на этого конкретного мужчину, и пошли все — абсолютно все! — густым лесом.
Затем она отстранилась и почесала за ухом кота. Малут, слегка ошеломленный напором, попятился, затем, приняв некое важное решение — покорился судьбе и плюхнулся на мохнатую задницу. «Пытают, спасай!» — сказал его взгляд, обращенный ко мне.
К счастью, Атли чесала кота недолго — это просто было приветствие на ее языке. Приветствие — как к равному и кот это, кажется, понял. Он привстал и основательно потерся о ее сапоги.
Она распрямилась, взглянула мне в глаза.
— Начался пожар, и я решила, что это… — Дочь Сандера помедлила, пытаясь найти нужное слово. — Что это уловка.
— Уловка?
— Да, степной волк, уловка, чтобы отвлечь придворных и сделать с тобой нечто… ты понимаешь, что именно сделать.
— Убить.
Она кивнула порывисто.
— Я собрала всех, и примчалась сюда.
Добрая девочка решила, что меня могут убрать под шумок пожара. Что ж, это вполне могло случиться.
— И что ты увидела?
Атли содрогнулась, показала рукой в сторону степняков.
— Присмотрись. Вон пара собачьих блох!
Я проследил ее руку. Среди серебряных личин выделялись два бледных человеческих лица. Не степняки, волосы каштановые, длинные, одежды богатые — дворянские. На скулах ссадины от свежих побоев. Руки связаны — да, точно, связаны перед собой. Подле них старик с суровым взглядом, в серебряной блестящей кольчуге с эполетами. Ближайший соратник Атли, как же его… Мескатор! Заслуженный аксакал с саблей на боку, опасный и жесткий, как и все степняки.
— Вроде бы молодые дворяне… Зачем ты велела их связать?
— Да, придворные Варлойна… Они не убивать тебя явились, нет, волк.
— Поясни толком.
Она с шумом втянула воздух, крылья носа трепетали. Кот ощутил ее гнев, и тонко мявкнул.
— Эти бездельники играли в Варлойне в кости!
— В кости?
— Да, волк, в кости! Один проиграл другому, и тот, кто выиграл, захотел развлечься, а второй со смехом согласился. Они пресыщены удовольствиями жизни, и простые ставки им уже неинтересны…
Я не понимал.
Атли сказала звенящим голосом:
— Они играли на желание, Торнхелл, и выигравший возжелал жизнь собаки. В Варлойне много собак. Они взяли одну, связали ей лапы и морду и тот, кто проиграл, пытался закопать ее живьем неподалеку от твоей башни.
— Ладушки-воробушки…
— Живьем, Торнхелл… Живьем!
— Мастер Волк? — Я увидел, как, распахнув дверь первого этажа, на лужайку выбрался Шутейник, за ним поспешал Бернхотт, оба вооружены — гаер двумя гладиусами, Лирна — тяжелым палашом.
Я поманил их взмахом руки, стараясь, чтобы мой жест не выдал паники, ибо я, кажется, понял, что сейчас будет.
Оба пленника, стряхнув оцепенение, вдруг закричали наперебой:
— Господин архканцлер! Господин архканцлер! Именем Умеренных требуем нас освободить! Помогите нам, господин архканцлер! Ваше сиятельство!
Я пригляделся. Ба, да оба — мои бывшие младшие секретари! Золотая местная молодежь. Именно такие в моем мире забивают до смерти бомжей, снимая действо на смартфон и смакуя подробности, именно такие участвуют в гнусной забаве — в охоте за собаками. На деле — и то и другое всего лишь попытка слабого внутренне человека, гнусного, мразотного, черного от рождения, утвердиться за счет унижения или убийства слабейшего. Ну а кто слабейший, кто не окажет сопротивления, у кого нет родственников или хозяев, что могут настучать по голове? Конечно же, это бомж… или бездомный пес.
