— Лавочку? О, уразумел, простите! Следует выслушать хотя бы десять человек… Последний высочайший прием в Санкструме был пять лет назад, и желательно… вы понимаете, государь? — Он сделал акцент на «государе», напирая на мою ответственность перед державой. — Малые приемы устраивали покойные принцы Хэвилфрай и Мармедион, но это все не то… Дворяне и народ должны знать, что сам император печется о благе страны!
— Мы играем роль перед послами, не забывайте.
— Я помню, государь. Да, разумеется, пока это всего лишь игра.
Чертов Блоджетт не предупредил заранее, что такое малый прием, для него это — вещь сама собой разумеющееся, а я по наивности не уточнил, ну прием и прием; у меня в голове крутились все эти балы, кадеты, юнкера с хрустом булки, и я не подозревал даже, что прием — это длительная и нудная работа, именно работа: сидеть в спертом воздухе и выслушивать разнообразные просьбы.
Толпа, между тем, шушукалась. Там шли интенсивные дебаты по поводу порта. Я слышал отголоски: «Чума!», «Морская Гильдия завезла!», «В порту чума!». Голоса испуганные. Прекрасно. На фоне стресса критическое восприятие сужается, и в голову людям можно вложить нужные мне вещи, что моя газета и сделала. Прием я, конечно, проведу, и в порт опоздаю… Но это ничего, тем сильнее разогреются в Нораторе страсти…
Я сделал вид, что выпил еще кубок, выпил с жадностью. Вновь подозвал сенешаля, показал глазами на кучку вельмож вокруг Сакрана и Армада.
— А это кто? Больно рожи постные…
Он глянул исподтишка, будто на мгновение из-за угла высунулся.
— О! Сие послы мелких, однако же неприязненных к нам держав. Флаэгри, Нортуберга, и иных, что обретаются на одном с Санкструмом континенте. А во-он тот куцый мерзавец — это Джонтри, посол единственной независимой державы на стороне Адоры — горного Марканира.
Внешняя политика при Экверисе Растаре велась спустя рукава…
— Рассорились давно?
— Не вполне так, в-ваше сиятельство… Санкструм скорее… перестали принимать всерьез. И уже давно не принимают всерьез… Послы, как видите, почтительно слушают Сакрана и Армада, то есть Адору и Рендор слушают.
Ну да, слабых нигде не уважают. А я хорош: так увлекся внутренней борьбой, что забыл — в этом мире есть иные державы — мелкие, но гордые, с которыми еще предстоит наладить отношения. И сделать это — как можно быстрей.
Я пошевелился на троне, стараясь делать это дергано, развязно, как обычно движутся пьяные. Ощущение огромной власти вдруг сдавило обручем грудь. Пусть она, эта власть, пока зыбкая, не устоявшаяся, однако я могу приказать арестовать… судить… предать казни по выдуманному обвинению.
Влезать в судьбы людей — великая ответственность. Влезать в судьбу целой империи — преступное безрассудство, или… единственно возможный, радикальный путь к спасению тысяч жизней.
Я велел начинать прием.
Глава 28
Глава двадцать восьмая
Ко мне выстроилась очередь. Блоджетт сверялся со списком — заранее все подготовил, вписал туда, конечно, и своих, кого хотел.
Первым был кардинал Омеди Бейдар — в мои сети, наконец, явился очень весомый игрок. Кардинал был пожилой, сухой и лысый, с маленькими темными — очень умными — глазами. Сутана — черная, щедро пропитанная слепящими золотом — висела на нем мешком, словно он был летучей мышью, обернувшей вокруг себя крылья.
Распространяя запах свечного воска и каких-то сладких церковных благовоний, он протиснулся в коридор, образованный восьмеркой Алых, поприветствовал меня ритуальной фразой:
— Да не ввергнешься ты в уныние! — и протянул мне для поцелуя сухую, усыпанную старческими пятнами кисть.
Я привстал и бодро стиснул ладонь кардинала, после чего запанибратски хлопнул его по плечу, придерживая за руку, чтобы высший клирик не слетел с возвышения — больно легкий он был. От моих действий по залу пролетел шумок, даже музыканты сбились с монотонного ритма. Кардинал выпучил глаза.
Я сделал вид, что отпил из кубка:
— Да я и не унываю!
Омеди Бейдар замешкался, переваривая мои действия. Однако быстро собрался, и пламенно продолжил, немедленно взяв быка за рога:
— Господин будущий император! Проведал я недавно, что среди ваших приближенных есть некий брат Литон — один из мельчайших служителей Ашара при Санкструме. Ничтожный и подлый еретик, авантюрист, смутьян, который немало крови нам попортил! Его везли в Норатор для суда и справедливой казни, однако по дороге он бежал… — Бейдар сделал значительную паузу, показывая, что знает, с чьей именно помощью сбежал Литон. Я промолчал, катая кубок в ладонях. — Он втерся к вам в доверие, господин архканцлер… будущий император! Бойтесь его! Его речи полны яда и смуты! Он фанатик, маньяк!
— Он хороший счетовод, — бросил я, изо всех сил делая вид, что предмет разговора мне неинтересен, что больше всего мне интересней нарезаться вусмерть.
— Он смутьян прежде всего! Он готовит проповедь о нестяжательстве и сознательной нищете всего клира Ашара при Санкструме! Он готовит… церковный переворот! Это… недопустимо! Его речи пустили гнилые корни среди моих людей… Деятельный, как все безумцы, он умеет опутать речами, гнилыми корнями! И сейчас я занят тем, что выпалываю эти корешки, без жалости выпалываю! Нестяжательство и кроткий образ жизни и без того присущ всему клиру Ашара в Санкструме… — Он бросил на меня молниеносный взгляд, проверял — подействовали его слова, или нет. Я с трудом сфокусировался на кардинале.
— Вы чего-то хотите, Бейдар?
Его передернуло: даже император обращается к высшему чину церкви — «ваше преосвященство». Он же видел сейчас на троне пьяную, вульгарную, вздорную деревенщину, которая не ведает пиетета перед церковными иерархами.
— Я прошу: выдайте мне брата Литона, выдайте прямо сейчас! Взамен я направлю в Варлойн сколь угодно много прекрасных счетоводов!
Я бессильно оглянулся на Блоджетта, промямлил:
— Не знаю… Мне надо посоветоваться… — И добавил совершенно земную, классическую фразу: — Зайдите через недельку…
Он ошеломленно отступил. Кажется, ни один из Растаров так с ним не обращался. Даже кретин Мармедион, даже забияка Хэвилфрай, не говоря уже о самом Экверисе Растаре — все питали врожденное уважение к церкви и высоким ее чинам.
— Я еще раз, настоятельно… умоляю: выдайте смутьяна!
Интересно. Ты ведь, как ставленник Адоры, несомненно, знаешь, что я временщик, что Варвест явится вскоре, что меня заключат в Дирок, а может и убьют. Но ненависть к Литону, который хочет лишить церковь Ашара огромных денег, перевешивает — ты все равно идешь и просишь, чтобы я выдал человека на смерть, чтобы показательно его казнить, чтобы никто и никогда не покусился на самое святое для церкви Ашара — на ее деньги.
Я же набулькал во второй кубок виски и протянул кардиналу:
