Правда, Глэдис успела сжевать практически целый помидорный куст, пока Сальвадор ее не остановил, но, по-моему, даже для прекрасно воспитанной домашней козы это вполне объяснимый поступок. В общем и целом появление Глэдис на борту очень скрасило жизнь всей нашей компании.
В тот последний вечер, когда вот-вот пора было ложиться спать, я сидела на диване и читала в последних лучах солнца, пробивавшихся сквозь стекла автобуса. Айван дремал у меня на коленях. Глэдис свернулась у моих ног, медленно, сонно моргая. Зрелище, наверно, было довольно странное.
На другом краю дивана сидел Сальвадор, дочитывал «Айвана, единственного и неповторимого». Книжка ему очень понравилась. Ну еще бы.
Лестер подошел, уселся на Трон. Покосился на Родео в кабине, потом вытянул шею, упершись локтями в колени, и спросил меня вполголоса: – Он не сорвется?
Я понимала, о чем он. С тех пор как мой секрет выплыл наружу, а особенно после починки тормозов Родео держался все тише и тише. Глаза потухли. На все вопросы отвечал кратко.
– Конечно, – сказала я. – В смысле, он не сорвется. Он далеко не в восторге, но не сорвется. – Наверно, я говорила это, чтобы успокоить себя, а не только Лестера. – Он пять лет этого избегал, – продолжила я. – И теперь должен себя пересиливать. Но он знает, как много это для меня значит. Все обойдется.
– И вы правда не возвращались туда пять лет? Ни разу? – спросил Сальвадор.
Я покачала головой:
– Даже рядом не проезжали.
– Ну и как настроение? – спросил Лестер ласково, заглядывая мне в глаза.
– Нормальное. Ну-у… наверно, немного типа страшновато. И грустно. Родео прав… думать об этом грустно. Про них, – я вдохнула, выдохнула. – Но оно того стоит. По-моему, вспоминать о них и грустить – намного лучше, чем забыть их.
Сальвадор кивнул, а Лестер пробормотал: – Верно-верно.
Я думала, что уже все сказала, но тут с языка сами собой сорвались слова: – Я по ним тоскую. – Я торопливо заморгала, потупилась. Потерла глаза. – Все время вспоминаю одно и то же. Там есть горка, с которой мы зимой катались на санках. Это рядом с нашим домом. Мы затаскивали санки на горку, а иногда для смеха усаживались все вместе на одни длинные санки. Мама – сзади, потому что она была самая большая. Роза спереди, она же была самая маленькая. А мы с Авой в серединке. Нам приходилось крепко обниматься, чтобы не свалиться с санок, и ноги у нас перепутывались, и это было ужасно смешно, и глупо, и… и… – Я осеклась. У меня в голове отчетливо звучало, как мы все смеемся, я чувствовала прикосновения рук, видела перед собой белый снег, сверкающий на солнце. – И весело… Это было… счастье. Но потом… авария… раз – и все. И мы с Родео так скоро оттуда уехали… – я крепко зажмурилась. – И иногда мне чудится, что эту сцену просто поставили на паузу. И, едва я вернусь домой, наша жизнь снова начнется с того самого места, на котором прервалась. Я снова буду сидеть на этих санках. И вместе со мной – все они, – я покачала головой. – Но я знаю: это только кажется. Тут, на трассе, легко поверить, будто они просто там остались. Остались и ждут. Но стоит нам туда приехать… В смысле, их же там не будет. Я же понимаю, – я попыталась проглотить комок, который застрял в горле и не давал дышать. Подняла глаза на Лестера, на Сальвадора: их лица расплывались за пеленой моих слез. – Мне очень, очень нужна эта коробка. Правда-правда. Но я… что-то мне страшно. Боюсь, когда она у меня будет, я четко-четко почувствую, что их больше нет.
Глаза у Лестера блестели. Он закусил губу.
Оба молчали. Но Сальвадор придвинулся ко мне. Взял меня за руку. Стиснул мои пальцы.
– Это будет тяжело. Это будет очень-очень тяжело, – вначале мой голос дрожал, но я сосредоточилась, заставила сердце биться ровнее. – Все равно что потерять их снова. Но, может быть, мне надо их снова потерять ради того, чтобы снова вернуть их к жизни. А я должна их вернуть. Должна, и все. Что бы ни случилось.
Наверно, это была прекрасная минута. Искренняя, выстраданная. Если бы это показывали в кино, за кадром играл бы оркестр. Это было бы красиво.
Но я никак не могла предугадать, что вскоре после этой минуты все рухнет.
Глава тридцать пятая
Случилось это поздно ночью. По крайней мере, мне показалось, что была поздняя ночь. Весь тот долгий вечер Родео вел автобус, а когда Лестер, Консепсьон или миссис Вега вызывались его подменить, мотал головой. – Не-ет, – отвечал он им всякий раз, – мне и тут хорошо.
А на самом деле – ничего подобного. Какое уж там «хорошо».
После вечерней санитарной остановки я заметила, что Глэдис стала какая-то сонная, и тогда я ушла к себе и легла на кровать, а Глэдис устроилась рядом на полу, типа как подвернув под себя ноги, уткнувшись подбородком в постель: очаровательная, просто обалдеть.
Айван, хотя он и кот, вроде как почувствовал, что я в растрепанных чувствах. Не отходил от меня: в автобусе следовал за мной по пятам, когда я вышла выгулять Глэдис, наблюдал за мной в окно, а когда я прилегла, запрыгнул мне на грудь.
Все сидели тихо: кто-то дремал, кто-то просто отдыхал, кто-то читал, кто-то глядел в окно. Лестер повалился на койку Родео и снова захрапел.
Наверно, меня тоже одолела дремота. Не знаю, надолго ли. Но, проснувшись, я сразу заметила: во-первых, я проспала, наверно, несколько часов. Во-вторых, автобус никуда не едет.
Я привстала на кровати. Глэдис встрепенулась вместе со мной, мемекнула. Тихое сонное мемеканье: типа «что случилось и который час?». Я прижалась лбом к стеклу.
Мы стояли на заправке. Похоже, где-то в глуши. Вокруг ни других зданий, ни магазинов – пусто. Я вскочила, отдернула занавеску.
И заметила еще кое-что: в кабине – никого. И вокруг мертвая тишина.
Федеральные автострады, по которым мы ездили: крупные четырехполосные, шестиполосные или даже восьмиполосные магистрали, – они типа как шумят. Бесперебойно. Шум от сотен и сотен шин, шуршащих по асфальту. Этот шум слышен везде на четверть мили от автострад. Он много лет был фоновой музыкой моей жизни, и когда он стих, я сразу же это заметила.
А он стих.
За окном я увидела мрак. И несколько деревьев. И жалкую узкую двухполосную дорогу. А кое-чего не увидела – ни одной эстакады. Ни одного огромного зеленого указателя, какие висят на автострадах и рядом с ними. Ни одной пары горящих фар.
Я торопливо, мимо всех спящих, прошла к кабине, и под ложечкой у меня засосало. Лестер привстал на койке, спросил, зевая: – Мы сейчас где? – но я не ответила. Я не знала, где мы сейчас. Зато знала, где нас сейчас нет.
Ни звука, только цоканье копыт: за мной шла Глэдис.
Кабина опустела. В замке зажигания не было ключа. Фары погашены. Дверь закрыта.
Я распахнула дверь, спрыгнула с подножки, закрыла дверь перед носом Глэдис и побежала в здание заправки.
