А в конце концов мы распрощались и с бабушкой. Но далеко не сразу. Мы остались в городе примерно на неделю. Вдвоем с бабушкой мы ходили гулять, один раз она пожарила на ужин курицу, а еще мы ходили в кафе-мороженое, а два-три раза просто сидели вечером на диване, ели попкорн и смотрели кино, и, боже мой, это было нечто. Это было просто нечто.
Но, хотя мы не говорили об этом вслух, я с самого начала, всю ту неделю в бабушкином доме знала, что мы приехали не насовсем. Мы стирали белье и завтракали, у нас установился распорядок дня, но я знала, что этот распорядок не навсегда, и папа всю неделю менял приводные ремни, масло и свечи, а такими вещами не занимаешься, когда готовишься поставить автобус на прикол. Такими вещами занимаешься, когда готовишься снова выехать на трассу.
И как-то вечером, пока бабушка мыла посуду после ужина, а мы с Родео сидели на задней террасе и смотрели, как в тусклом вечернем небе парят и снуют летучие мыши, я спросила у него: – Когда уезжаем? – а он, помедлив лишь несколько секунд, ответил: – Я вот думал насчет послезавтра, – и я сама себе кивнула и отвернулась, глядя на расплывающиеся в темноте контуры тех холмов, которые сказали мне: «Добро пожаловать домой».
Но тут он сказал кое-что новенькое.
Спросил: – Ты не против, Элла?
Он меня спросил. И назвал меня по имени.
А я секунду смотрела на него молча: вопрос меня огорошил.
– Я не хочу жить так все время. Жить в разъездах, я имею в виду, – ответила я.
Родео кивнул, вздохнул:
– Знаю. Просто я, по-моему, не смогу тут оставаться, а…
– И я тоже, – прервала я его. Он удивленно вскинул брови. – Вернуться сюда… я должна была это сделать. И я рада, что мы вернулись. Но мне тяжело… тяжело здесь находиться. Не думаю, что смогу каждый день ходить мимо разгромленного парка.
Но я хочу, чтобы мы взяли их с собой. Маму. И Аву. И Розу. Я больше не оставлю их в прошлом, больше никогда. Мы – снова семья. Хорошо?
Глаза у Родео стали красные и влажные, но он заглянул мне в глаза и кивнул:
– Хорошо.
– И я не хочу просто взять и свалить отсюда. Я хочу приехать куда-то. Не убегать. А искать. Искать себе дом. Дом без колес. Вот чего мне хочется. Хорошо?
Родео заморгал. А потом кивнул, медленно-медленно кивнул.
– Хорошо, – сказал он. – Хорошо. Мы его найдем.
И я пододвинулась к папе и обняла его, и папа тоже меня обнял.
– Ну ладно, – сказал он. – А теперь пойдем в дом, поможем бабушке домыть посуду, – и, выпустив меня из объятий, встал и пошел прочь, в сторону кухонной двери, сияющей теплым желтым светом.
– И еще одна вещь, пап. – Он обернулся ко мне, и я сказала: – Ну теперь-то, ради всего святого, ты наконец сбреешь бороду?
Папа шагнул ко мне, наклонился и сказал, глядя мне прямо в глаза: – Ни за какие коврижки, – а потом улыбнулся, и я почувствовала, что улыбаюсь в ответ.
Глава сорок восьмая
И вот как мы теперь живем. Все еще путешествуем, но, пожалуй, больше не блуждаем без цели. Странствуем, но заодно ищем. Это уже не столько скитания, сколько ожидание. Точно пушинка с семечком одуванчика, взлетевшая от дуновения самой милой маленькой девочки, какую только видел мир, парит в солнечных лучах, но ищет почву, ищет, где бы пустить корни, где бы расцвести. Вот так и мы. Вот так и я с Родео. Вот так и я с моим папой: мы в поиске.
И знаете что? К чему-то идти – лучше, чем убегать от чего-то. Никакого сравнения.
Иногда я все равно плачу. Но мне больше не приходится прятать слезы. Когда мне грустно, когда я тоскую по маме или сестрам, я могу просто поплакать. И папа кладет мне руку на плечо. А иногда плачет вместе со мной. И это просто жуть. Но мне нравится.
Ну да. Может, я слегка сломлена горем. Может, душа у меня слишком ранимая. Но я думаю о Вэл, и о Сальвадоре, и о Лестере, и мне кажется, что это ничего. Может, мы все слегка чем-то сломлены. Может, мы все немножко слишком ранимые. Может, потому-то мы настолько нужны друг другу.
Каждое утро Родео спрашивает меня, куда я хочу поехать, и если у меня есть свое мнение, я его высказываю. И я знаю, что если в следующий раз я скажу ему, что хочу наведаться в Поплин-Спрингс, штат Вашингтон – а этот следующий раз обязательно наступит, – туда мы и поедем.
Я больше не оберегаю папу от всего на свете. Мы оберегаем друг друга.
В моей комнате под кроватью лежит коробка. В коробке лежит сокровище. Точнее, целая куча сокровищ. Иногда я сижу и разглядываю их. Иногда мы сидим и разглядываем их вместе.
А еще я завела для нас новую традицию. Почти каждый вечер, прежде чем лечь спать, мы оба рассказываем по одному воспоминанию. Одно воспоминание в день. Воспоминание о нашей семье. Это может быть воспоминание о чем-то важном или воспоминание о чем-то ерундовом, воспоминание грустное или воспоминание счастливое. Все равно какое. Иногда я их записываю и складываю в коробку.
Я помню вечер накануне возвращения. Как я боялась, что, стоит мне вернуться, я почувствую, что мамы и сестер больше нет. Что ж, их больше нет. Но, боже мой, они никуда не исчезли. Ничего подобного. Теперь-то они есть. И никогда больше не исчезнут.
И вот однажды мы увидели это. Зеленый указатель над автострадой, а на указателе – название города. Города, куда мы заезжали несколько лет назад, города, который нам понравился. И даже полюбился. Город маленький, люди приятные. Город, к которому мы, может быть, держали путь, но притворялись, что просто так катаемся. По городу протекает река: она всегда в движении, но никогда никуда не пропадает. Есть булочная, где продаются большие круглые караваи из бездрожжевого теста: со сливочным маслом – просто пища богов. Есть школа с большим футбольным полем. А у прачечной всегда стоит фургон с тако. А летом даже работает кинотеатр, где можно смотреть кино, не выходя из машины. Отличное местечко. Городок, к которому, пожалуй, стоит примериться.
А указатель говорит нам, что до этого города осталось десять миль.
Косые лучи солнца струятся в окна Яджер, мотор рокочет. Честно говоря, в автобусе до сих пор слегка попахивает козой, но мы привыкли, а даже если бы не привыкли, все равно бы не досадовали, потому что это была просто замечательная коза и отличная попутчица.
Айван сидит на приборной панели, прикрыв глаза, созерцая автостраду.
Солнце подумывает, что пора бы и закатиться, но медлит. Оно осветит нам дорогу до самого города. Оставит нам достаточно отблесков в небе, чтобы мы успели доехать. И потом нас окутает ночная прохлада. А потом мы проснемся, и наступит новый день.
Я смотрю на Колокол Судного дня, и он блестит на солнце, точно ворота, которые охраняет в небесах святой Петр, и думаю: может, встать и ударить в колокол? Но я этого не делаю – момент неподходящий. Вот почему-то неподходящий. Момент яркий, насыщенный и по-своему глубоко счастливый, но в нем и так звенит тихая музыка.
