Главное, чтобы не получилось слишком поздно, подумала я. И поцеловала его в щеку.
— Я буду тебе писать, Дженна, — пообещал Медор, глядя на тонкую линию, где небо сливалось с морем. — Корабль привозит товары в первый день каждой недели и возвращается обратно. Вестовой будет доставлять в порт мои письма и забирать твои. А при первой же возможности я тебя навещу.
— Скажите, а море не замерзает?
— Только в очень сильные морозы, но они бывают редко.
Мы провели время до вечера вместе, поужинали, а с утренним отливом Медор отправился обратно в столицу. Конечно, он мог несколько дней подождать корабля, сократив путь вдвое, но его торопили важные дела во дворце.
Я осталась одна. Если не считать Кая, конечно. На следующий день погода испортилась, с моря наползли дождевые тучи, и я не могла выйти в сад. Даже в крытой галерее гулять было не слишком приятно: порывы ветра швыряли в лицо крупные капли. Пришлось искать себе дело в замке. К моей радости, обнаружилась библиотека, пусть и не очень большая. А еще можно было заняться рукоделием. Когда-то я любила вязать и вышивать, но с возрастом стали сильно неметь пальцы.
Не успела Тэлла разъяснить мне принцип вязания крючком на широкой шпильке, как заявился учитель Зор Маллен.
— Несс Медор велел продолжить вашу учебу, нисса Дженна, — сказал он с поклоном.
Продолжить? Скорее, начать заново. Оставалось только притворяться, будто забыла всё, что раньше от него узнала. Ну, кроме чтения и письма, конечно. Задав несколько вопросов и убедившись, что в мозгах у ученицы полный вакуум, Маллен скорбно вздохнул. И до обеда старательно грузил меня всевозможными сведениями по истории и географии Марны. Чтобы запомнить все это, нужно было иметь на плечах вместо головы компьютер.
После обеда, который для меня персонально накрыли в большом зале, одного мучителя сменил другой — преподаватель музыки и танцев Ирт Коэр, маленький сухонький старичок, сердитый и сварливый. Помимо обучения музыкально-танцевальным премудростям он должен был сделать из меня приятную светскую даму, знакомую со всеми тонкостями придворного этикета.
С танцами все шло более-менее неплохо, я без труда повторяла за ним несложные движения, а вот с лиистрой — струнным инструментом вроде небольшой арфы — у нас приключилась нелюбовь с первого взгляда. Коэр хватался за голову и сокрушался тем, что раньше я делала успехи, а теперь надо возвращаться к самым основам.
После ужина я ушла в свою комнату и легла на кровать с книгой, но масляная коптилка давала слишком мало света для чтения.
«Кай, — позвала я. — Что ты думаешь о Маллене?»
Учитель вызывал у меня какие-то очень странные, непонятные чувства. Внешне в нем не было ничего особенного: самый обыкновенный мужчина средних лет, среднего роста и среднего телосложения. Серые глаза, темно-русые волосы с проседью на висках, ни одной яркой, запоминающейся черты. Посмотришь, отвернешься и не можешь его себе представить. Просто находка для спецслужб. И все же от него исходило что-то… беспокоящее. Не страх, не тревога. Чёрт, я вообще не могла определить, что испытывала в его присутствии. Не могла даже сказать, негативное это чувство или позитивное. Он одновременно притягивал и отталкивал.
«Я не знаю, Джен, — не сразу ответил Кай. — В нем определенно есть что-то необычное. Не опасное для тебя, но… Нет, не знаю. Давай подождем. Может, со временем станет понятнее?»
У меня не было оснований не верить Каю, но что-то подсказывало: с Малленом надо держать ухо востро.
28
Через несколько дней пришел корабль. Я знала: Медор распорядился следить, чтобы никто с него не попал дальше пристани. Конечно, на нем могли привезти, к примеру, отравленные продукты, но тут уж надежда оставалась исключительно на Кая и его способности к предвидению.
Впрочем, корабль — это было громко сказано. Так, небольшая парусная лайба. С нее выгрузили какие-то мешки и ящики, которые замковые димары по-муравьиному расторопно потащили вверх по дорожке. Я подошла к похожему на усатого моржа капитану, отдала письма для Медора и Тэрвина. Писали их здесь обычным средневековым способом: пером на большом листе плотной бумаги. Складывали и скрепляли чем-то вроде расплавленного на огне сургуча, делая оттиск перстня-печатки. У меня такого не было, и я вырезала кончиком ножа на еще мягкой нашлепке свои инициалы.
Письма получились коротенькие: я стеснялась своего корявого почерка и того, что наверняка делала массу ошибок. И почти одинаковые. Писала о плохой погоде, о занятиях с учителями, о том, как брожу по галерее и смотрю на море. Впрочем, одно отличие все-таки было.
В короткий затишок между дождями я выбралась в сад и заметила на клумбе среди засохших стеблей последний живой побег с двумя жалкими сиреневыми цветочками.
«Ноара, — сказала тогда Эфра. — Это как знак: думаю о тебе».
Я и правда думала о Тэрвине. И понимала, что больше не злюсь на Кая за тот вынужденный поцелуй. И корабль ждала, потому что надеялась получить письмо. Он ведь обещал писать. Нет, с моей стороны это еще не были чувства. Скорее, их возможность. Так или иначе, я больше не воспринимала его как маленького глупенького мальчика. Может, потому, что с каждым днем все больше становилась той девочкой, в чьем теле оказалась?
Сорвав цветок, я засушила его на каминной полке между двумя листами бумаги. Как в детстве, когда делала задание по ботанике. Вспомнился старый мультфильм, в котором пластилиновый ежик собирал листочки «для друга моего Гульбария». А когда цветок высох, вложила в письмо. Если я девочка, то мне положено делать всякие милые девчачьи глупости, разве нет? В школе у меня был дневник с розовыми сердечками. И анкета с вопросами типа «Кто из мальчиков тебе нравится?». И разукрашенный, густо обклеенный журнальными красотками песенник. Всё как у всех.
Запечатав письмо Тэрвину, я, после некоторых колебаний, сделала в послании к Медору короткую приписку: «Что вы знаете о Маллене, отец? Он кажется мне немного странным».
Забрав мои письма, капитан достал из кармана два других. Печать Медора — месяц со звездой — была мне знакома: видела оттиск на бумагах в его кабинете. Тэрвин носил на левой руке перстень с резным синим камнем, и теперь я с любопытством разглядывала выдавленный на красной застывшей массе рисунок: силуэт похожей на орла птицы.
Сначала я прочитала письмо Медора — короткое, суховатое. В основном пожелания быть осторожной, беречь себя и теплее одеваться, а также старательно учиться.
В общем, не скучай, Дженна, и будь хорошей девочкой.
Письмо Тэрвина, напротив, оказалось длинным: два больших листа мелким аккуратным почерком. Наверно, писал его не один день. Читала я еще не слишком быстро, поэтому хватило надолго. И пока не закончила, губы сами собой разбегались в улыбку.
Такое мягкое, нежное, неспешное. Как он сам. Я вела пальцем по строчкам, старательно проговаривая про себя каждое слово — и будто слышала его голос, видела лицо. Это письмо вряд ли кто-то назвал бы по-настоящему любовным. Ничего чувственного. Но глаза выхватывали то, от чего внутри на мгновение все замирало и где-то в солнечном сплетении острый холодок приятно мешался с теплом.
