Воспользовавшись полумраком, Семён вскочил, щурясь и фокусируя зрение:
— На выход! Хватайся!
Ослеплённый вспышкой, туго соображающий, медведь потянулся к ближайшему светлому пятну. Уверенный, что спасёт нас обоих и прослывёт героем, потянулся лапищей к зависшему рядом шарику…
— Сёма!
Огромный и наивный, как ребёнок; добрый и заботливый; угощающий шоколадками и защищающий меня от стервозины-эмпата. Пока что стоит здесь, передо мной. Живой и тёплый. Что случится, если он коснётся молнии?
«Жарко'е», — уверенно ответили мне.
Знаете это чувство, когда сидишь на самом верху высоченной карусели, а где-то в её железном пузе тикает и скребётся? Точно так же в моём паникующем мозгу отсчитывались мгновения. Нет, не мгновения. Доли, крошечные кусочки времени, за которые мелькают, не успевая оформиться в слова, мысли. Хорошо, что у нас с ведьмой одна голова на двоих: нам не нужны слова, чтобы понять друг друга. Быть может, такой собеседник — куда менее страшное проклятие, чем казалось?
Спаси его!
«Ты плохо на меня влияешь, малышка. Я становлюсь слишком доброй с тобой».
Наверняка любая девчонка, перечитавшая уйму комиксов золотого века, мечтала сделать это. Но повезло только мне. Так и не дождавшись укуса радиоактивного паука, я выбросила вперёд руки, сильно сгибая их в запястьях (растянутое пару дней назад оказалось категорически против, но кто его спрашивает!). Губы шевельнулись, воспроизводя заклинание, которого никогда и не знали, и магия стала продолжением вен, вырвалась невидимым лассо. Оплела, запутала, раскрутила и ударила о стену потусторонне сияющий шар.
Шкаф не выдержал знакомства и развалился на крохотные щепки, похоронив под собой молнию, позарившуюся на жизнь и здоровье моего друга.
— Кажется, пора заиметь крутую фразочку на такой случай, — я опустилась на край алтаря, чтобы дрожащие коленки не портили впечатление от схватки.
«Как насчёт «мамочки, вот это мы накосячили?»
— Мамочки, вот это мы накосячили, — опередил меня Семён, часто моргая и освещая телефоном поле битвы.
Это мог быть отличный день. Да, подвала было жаль. Но, в конце концов, любой частный дом периодически требует ремонта. А нашим мужчинам не повредит лишний раз побегать туда-сюда по лестнице, разгребая осколки камня и доски. Даже Сёму, наскоро подлеченного зельями, припахали. Лина искоса недоумённо поглядывала на меня, но задавать вопросы считала ниже своего достоинства, чем несказанно меня радовала. А я могла позволить себе увеличить громкость геройской музыки в наушниках и машинально копировать информацию из запросов на путешествия в бланки.
Это мог быть отличный день. Если бы вечером не явился Кирилл.
— Ты, — он нашёл меня взглядом колючих холодных глаз, от которого захотелось закутаться в плед и спрятаться под кровать. — После работы остаёшься. Надо поговорить.
— Мамочки, вот это мы накосячили, — прошептала я, осознав, насколько влипла.
Глава 9. Every rose has its thorn
— Я ничего не знаю! — выпалила я.
— А разве я о чём-то спрашивал?
Кирилл смотрел в пол. Неровная, лохматая и слишком длинная чёлка закрывала лоб и глаза. Он вообще старался не встречаться ни с кем взглядами. Но я могла поклясться, что в этот момент он приподнял бровь. Скептически, знамо дело. Как же ещё приподнимают брови?
— Ну мало ли… Вы как-то пугающе меня попросили задержаться, Мюллер. Как проштрафившуюся студентку после пар.
— А ты проштрафилась, Штирлиц?
— Судя по вашей реакции, да.
Во всём доме мы остались вдвоём. Я и мрачный, холодный, неразговорчивый шеф. Хотелось на скорости врезаться в стену и пробить её насквозь, оставив дыру в форме невысокой кудрявой девицы. А Кир, как ни в чём не бывало, восседал на диванчике у камина и не поднимал уроненной на ладони головы.
— Прекрати, — велел он. — Это звучит по-идиотстки.
Я подавила желание присесть на перилку и продолжила стоять, вытянувшись по струнке. Давайте уж по сценарию. Строгий преподаватель прикажет нерадивой ученице отдраить класс или написать внеочередной доклад. О том, какие версии развития вечера более распространены в сети, я старалась не думать.
— Что звучит по-идиотски?
Шеф устало откинулся назад, обнажив беззащитную шею с проступающими венами, опустил веки, словно пытаясь заснуть.
— Вы.
— Что вы?
— Твоё «вы» звучит по-идиотски. Кажется, я ненамного старше тебя. Прости, так и не собрался почитать личное дело.
Я тихонько выдохнула. Если пора переходить на ты, то и разнос отменяется.
— Нечего там читать. Неинтересно.
— Неужели? Считаешь, в тебе нет ничего особенного?
Он обернулся так резко, что я рефлекторно отскочила. Пристально посмотрел, точно пригвоздив к месту. Уверена, не разделяй нас тонюсенькие стёклышки моих очков, этот взгляд, как две острые ледышки, пронзил бы череп насквозь и показал окровавленные кончики с другой его стороны.
«Беги!» — переполошилась ведьма.
Её трясло так сильно, что моя собственная ладонь отбивала по бедру барабанную дробь. Кажется, побег — далеко не самая плохая идея. Особенно когда страшный мужчина встаёт и подходит вплотную, нарушая все мыслимые и немыслимые личные границы. Как мои, так и собственные.
— Н-н-ничегошеньки…
От моего едва уловимого шепотка его длинная неровная чёлка сбилась на сторону. Кир нетерпеливо пальцами зачесал её назад, чтобы ничто не мешало рассматривать моё лицо. Впервые — по-настоящему. Его взгляд скользил как лезвие ножа. Пока ещё осторожно, не причиняя боли. Но откуда я знала, что только пока? Что может сделать этот мужчина одним взглядом?
«Отвернись, отвернись», — молила напуганная женщина не то меня, не то охотника, подобравшегося слишком близко.
Всё-таки она боялась его. Куда сильнее, чем хотела, чтобы я поняла.
Рука с длинными тонкими пальцами музыканта коснулась моего локтя. Легко, невесомо. Но и сквозь толстовку с начёсом я прекрасно чувствовала лёд его кожи. А пальцы музыканта скользили вверх, к плечу. Осторожно, вопросительно.
Горло свело судорогой. Хотелось сглотнуть слюну, чтобы смочить его, но спазм не давал этого сделать.
«Он убьёт нас! Убьёт тебя! Спасайся!»
Я хотела! Ох, как я хотела! Если бы только могла пошевелиться, если бы паника не сковала хуже снежной корки.
Он наклонил голову, губы оказались моего виска и, касаясь ими кудряшек, Кир, наконец, спросил:
— Как долго ты лгала мне?
— Я не лгала…
Это стало роковой ошибкой. Невесомые прикосновения никогда не были нежными. Они были изучающими, намечающими удар. Длинных тонких пальцев музыканта как раз хватило для того, чтобы сжать моё горло:
