Воспоминания Нели стали нашим общим бредом, горячкой, кошмаром. И уже не понять, прожила эту жизнь она или я.
Цветные лоскуты собирались в общее одеяло памяти. Вот первый, нежно-голубой кусочек ткани. Он несёт лишь светлые, счастливые дни. На нём можно рассмотреть тончайший узор, как рябь на спокойном озере, омывающем закатное солнце. На берегу этого озера сидят двое: худая, бледная женщина с текучими волосами и мужчина, расслабленный, подогнувший под себя одну ногу и ежеминутно сдувающий со лба светлую неровно остриженную чёлку.
— Я могла бы провести так вечность, — говорит женщина и ложится, устраивая голову у него на коленях. Указывает куда-то в небо, голубое, как озеро. — Мы жили бы на том облаке. Оно самое уютное из всех, правда?
Мужчина смеётся, сильно запрокидывая голову, и даже не пытается рассмотреть облако. Потому что смотрит только на неё, потому что, даже если бы хотел, никого, кроме неё не увидел бы:
— Не знаю, что насчёт облака, но вечность я тебе обещаю. Если ты согласишься принять обет вместе со мной перед ковеном.
— Ты делаешь мне предложение, Кириан?
Он усмехается и убирает её волосы за уши, чтобы не мешали любоваться, не закрывали половину лица с узкими зацелованными губами.
— А ты как думаешь?
— Думаю, что это ужасная глупость. Но всё равно соглашусь.
Она поворачивается и смотрит туда, где полоса алого солнечного света разделяет небо и озеро. Если бы не эта полоса, разливающаяся кровавым заревом, небо и вода соединились бы в единое целое. Но солнце всё никак не садится.
Солнце не садится, цепляясь лучами, как окровавленными пальцами, за обрыв земли. Оно царапается, разбрызгивая всё новые и новые капли, и окрашивает красным следующий лоскуток. Алый, горячий на вид — страшно коснуться! Как гардины, перехваченные золотой лентой, в главном зале ковена.
Бледная женщина с высоким лбом, гордо вскинутым подбородком и текучими волосами, укрывающими хрупкие плечи, как полог, стоит в самой его середине. Одна. А напротив, не решаясь приблизиться или скрестить взгляд с её, презрительным, проницательным, сидит ковен в полном составе.
— Нели, ты должна понять, что это для твоего блага! — старик в резном кресле чуть приподнимается, словно хочет подойти, обнять, утешить… Но не решается и садится на место, с кряхтением откидываясь на высокую спинку и рассматривая переплетённые на животе пальцы.
— Для моего? — тихо уточняет ведьма, но слова отражаются от стен, становятся громче и бьют набатом, призывая всех подивиться на трусость ковена магов.
Старуха в тени, кажущаяся немощной и слабой, необычайно сильно ударяет рукой по подлокотнику:
— Глупая эгоистичная девчонка! Мы твоя семья! Единственная и любящая! Мы давали тебе всё, чего ты просила! Мы учили тебя! Твоя сила — наша по праву!
Ведьма смотрит на старуху, но та тоже не решается поднять взор и снова ныряет в тень.
— Моя сила — моя по рождению. Вы не подарили её мне и не создали из ничего. Вы лишь приказывали до тех пор, пока я была управляема.
— Но ты не управляема, Нели! — срывается старик и в ужасе прикрывает морщинистый рот.
— И вам это не нравится, — кивает ведьма. — Но знаете, кого это полностью устраивает? — она медленно переводит взгляд с одного мага на другого. Старики и старухи, отжившие своё, но цепляющиеся за жизнь сильнее, чем новобранцы на поле первого боя. Они не уступят свои нагретые задницами стулья в ковене никому из нового поколения. Будут впиваться ногтями в дерево сидений, выть и кусаться, но не уйдут, пока им не даст пинка кто-то, у кого достанет силы. И у Нели силы достаточно. Она обвела взглядом каждого: справа-налево, все тринадцать человек. Ни один не решился посмотреть в ответ. — Меня. Меня устраивает, что сила не у вас.
— Она не оставляет нам выбора! Ни одна ведьма не имеет права! Она вынуждает нас!
Гомон собравшихся прекратил низкорослый толстячок, который мог бы показаться добродушным, если бы не шрамы по всему телу, вызывающе выглядывающие из рукавов и накрахмаленного воротника. Старый вояка пережил намного больше, чем хотел бы, чтобы знали окружающие.
— Нели нарушила закон. Она убивала своих собратьев, — он повышает голос, и тот взлетает до самого потолка, ударяется в него так, что мозаика, изображающая детей-близнецов Великой Матери, дрожит. — Ведьма-убийца, ведьма-отступница должна ответить за свои деяния!
Обвиняемая лишь брезгливо дёргает плечом:
— Я защищалась.
— То, что ты сотворила, — подаёт голос старик, — это не защита. Ты не просто убила их, Нели. Ты их изувечила. Не стоило делать этого…
— Не стоило подсылать ко мне убийц.
— Не смей перечить ковену магов!
— Если ковен магов не оставит меня в покое, — ведьма топает ногой и от этого жеста магия растекается вокруг предштормовой волной, — с ним может случиться то же самое, что и с бойцами, которых они подослали, чтобы расправиться со мной издалека!
Колдуны задыхаются от негодования:
— Это предательство! Переворот! Неслыханная наглость! Глупая молодая девчонка! — маги перешёптываются, как шуршащие под ногами листья, хмурятся, но ясно: ни один из них не знает, что делать дальше.
Когда шёпот стихает, а старик посередине готовится произнести заранее сочинённую и тщательно отрепетированную речь, Нели поднимает ладонь и перебивает:
— Можете оставить слова при себе. Ни одно из них не изменит моего решения. Я не отдам вам магию. Ни добровольно, ни под пытками (ведь наверняка вы собирались пригрозить и ими). Я знаю, чего стоит моя сила. Отдавать её вам — безумство. Вы и со своей-то скоро развалите страну. Но не беспокойтесь, я не собираюсь бросать ковену вызов. Мне не нужны ни ваши места, ни ваша власть. Я просто хочу жить дальше спокойно. Мы с супругом уедем через несколько дней, чтобы более не беспокоить господ.
Она саркастично кланяется, но всё так же насмешливо смотрит в лица сидящих, каждое из которых неубедительно изображает необычайную занятость.
— Нели, — окликает старик, когда женщина безбоязненно поворачивается спиной и размашисто шагает к выходу. Он сдвигает седые брови к переносице и просит: — Передумай.
Ведьма уходит молча, и лишь уверенный стук каблуков по полу звучит в тишине.
Тук-тук-тук… Размеренно и чётко. Как подковки новеньких кожаных сапог или как дождь, зарядивший за окном на ночь глядя.
Тук-тук-тук… В тёмной холодной спальне он особенно мешает уснуть. Или, возможно, мешает что-то другое. Например то, что пустует вторая половина постели, та, где лежит огромная и ужасно твёрдая, с точки зрения женщины, подушка. Как же сложно засыпать без мужа, если последние восемь лет его дыхание становилось лучшей колыбельной!
Он заявляется поздно. Едва приоткрывая дверь, чтобы свет из гостиной не успел скользнуть в спальню, входит и тихонько садится на край кровати. Роняет голову на ладони и долго-долго не двигается.
