— Нет… — выдохнул ее отец и затараторил быстро, почти повиснув на руке айха. — Пожалуйста, нет! Дочка моя очень тиха, невинна и послушна, она станет прекрасной женой для кого-то! Уважаемый айх, прошу вас о милости, ее потом ни один благородный человек замуж не возьмет…
— И что? — Ринс повернул к нему лицо. Он словно давал выбор отцу: пусть или младший сын умрет, или дочка расплачивается своей невинностью.
Голос мужчину подводил:
— Милости… прошу…
И его жена очнулась — подлетела с другой стороны:
— Милости, айх!
На нее он смотрел с той же иронией, но в улыбке появилось больше настоящего — ему явно нравилось, что он видит. Госпожа Нами в свои годы поражала привлекательностью. Он наклонился к ней и прошептал почти в самые губы:
— Договорились. Если через миг здесь кто-то еще останется, то я решу, что они хотят посмотреть. Или присоединиться.
Господин Нами схватил дочь за руку, кинулся ко мне и тоже подхватил, утаскивая нас обеих. Я же всё оборачивалась — успела заметить странное: Ринс стягивает с глаз повязку, а женщина, как загипнотизированная смотрит на его лицо, приоткрывает рот… и я не видела на ее лице прежних переживаний, страха или отвращения…
— Иди к брату! — рявкнул Нами на дочь. — Скажи ему, что все будет хорошо!
Девушка убежала, едва сдерживая рыдания. Я же смотрела на мужчину, который просто сползал по стене вниз, зажимая руками голову. Он любит супругу, это и раньше было ясно. Как и теперь ясно, что там происходит. Уже через минуту раздались женские стоны, которые становились громче. Госпожа не притворялась, она будто сходила с ума от удовольствия. Боже, зачем она так? Неужели не может сдержаться, пока ее там, в ее же собственном доме, почти при любимом муже… Я просто не могла уйти — надо увести мужчину отсюда, чтобы он хотя бы этого не слышал. Происходящее было до омерзения отвратительным даже для меня. Не представляю, что чувствовал он. Попыталась поднять его за плечи, но Нами еще сильнее зажал руками уши и зажмурил глаза. С каждой минутой и с каждым стоном нам обоим становилось только хуже.
Наверное, мне еще далеко до понимания правил этого мира, я ориентировалась на привычные:
— Господин, давайте я отведу вас в комнату. У вас не было выхода, а она… — я посмотрела на дверь в кухню. — Ей, похоже, не делают больно… И у нее тоже не было другого выбора.
Слова были неподходящими, все — неправильными, Нами от них вообще взвыл:
— Ненавижу… как же я его ненавижу… Мы игрушки… все для него игрушки… Ненавижу его…
«Его» — не «ее», а это хороший знак. Но зачем же она так сладостно стонет, если ее просто заставили? Тут и захочешь притвориться, что происходит изнасилование, но никак не получается. Я подумала, что к этой ненависти — именно к айху — и надо взывать:
— Он просто чертов мудак, господин, и не вы, не ваша жена ни в чем не виноваты. Вы вынуждены это терпеть, пережить как-то… Вы бессильны…
И вдруг мужчина оторвал руки от головы и посмотрел на меня. Я не сразу распознала ненависть.
— Чего ты лезешь?! — заорал он, а потом вскочил на ноги, хватая меня за шею. — Чего ты ко мне лезешь, бесова безрукая сука?!
Он тащил меня на темный двор. Случилось то, чему я и раньше бывала свидетелем: слабость, перерастающая в ярость. Невозможность отыграться на сильном противнике, потому отыгрываются на том, кто ответить не может — просто выплеснуть эту чудовищную боль, причинив боль кому-то другому. И дело было далеко не в недовольстве моей исполнительностью, я просто стала спусковым крючком. Но на ходу мне припоминали все недоделки по хозяйству и последнее любопытство, заставившее остаться на кухне и стать свидетелем его бесконечного позора.
Нами бросил меня на землю, схватил тонкий прут из-под яблони, размашисто ударил по боку. Я не скрючилась привычно, а попыталась встать — он на самом деле не жестокий человек, просто сорвался, а значит, можно еще как-то остудить. Но он ударил снова, теперь по спине. Удары были не сильными — в этом человеке попросту не было столько злости, чтобы желать убить меня на месте. Потом он откинул палку, схватил за волосы и дернул вверх, чтобы заглянуть в лицо.
— Я пожалел тебя, суку! Пожалел! Притащил в свой дом, а ты чем отплатила?!
Я запоздало вспомнила объяснения Ноттена:
— Это потому, что он снял повязку… Господин Нами, это не вы сейчас, это его влияние… он вытаскивает из людей все самое худшее… он…
— Да много ты понимаешь! — снова взревел он, но по лицу так и не ударил — едва держался, сжимая кулак.
Было очень заметно, что он разрывается между двумя гранями — своей добродушной натурой и болью, стократно обостренной черной магией в доме. Потому все еще держит за волосы и хочет стереть меня с лица земли, однако знает, что уже через несколько минут об этом пожалеет.
— Развлекаетесь? — раздался позади знакомый голос. — Господин Нами, вам кнут подарить?
Меня тут же отпустили, я перевернулась. На айхе снова была черная повязка. И вообще ничего в его облике не подсказывало, чем он только что занимался. Господин Нами смотрел в землю, не в силах глянуть на своего настоящего обидчика, а потом и вовсе принялся оправдываться:
— Моя рабыня плохо справляется с обязанностями, айх… И… это… Я имею право учить ее уму-разуму…
Теперь айх точно смотрел прямо на меня.
— Догадываюсь, почему она плохо справляется. Как ты здесь вообще оказалась?
Я не ответила, зато поднялась на ноги и принялась спешно отряхиваться. Айх снова посмотрел на Нами.
— Ваш сын почувствует себя лучше примерно через полцина, а Ноттен утром устранит все последствия, когда из крови пропадут следы проклятия. С заказчиком я разберусь завтра до обеда, больше вас тот же человек побеспокоить не сможет, слово айха. И да, конкуренция в торговле — она такая. В следующий раз не тяните, вы сильно рисковали.
— Б… благодарю, айх.
— За сколько вы ее купили?
Господин Нами глянул на меня — и в его глазах я теперь видела сожаление за вспышку ярости и непонятный страх. Оставить вопрос айха без ответа он не мог:
— Три золотых.
— Здесь десять. Вроде бы, — Ринс вынул из кармана горсть монет и бросил ему под ноги. — Мне нужна рабыня, я одну три дня назад убил за подгоревший завтрак. Продадите?
Мой господин судорожно сглотнул и на меня теперь не смотрел.
— Уважаемый, — это слово ему далось с явным трудом, — айх, я должен сказать, что Кати плоха в работе, вы будете ею очень недовольны… Терпел я ее лишь по причине, что с дочкой она моей сдружилась, — судя по тому, что Нами начал врать, его волнение за меня было натуральным. — А по правде, не работница, только нахлебница! Говорю это из благодарности за вашу помощь…
— Это уже мои проблемы, господин Нами. Не так ли?
