— Айх Ринс! Айх! Господин! Безродная сука бесчинствует в вашем доме!
Быть может, в ее крови и нет магии, но таким голосом она доорется и до столицы, и на сотню километров за ней. Я от отчаянья поддалась взрыву раздражения и приглушенно зашипела:
— Да заткнись ты уже! Ты его еще чернокнижником позови, тупица. Если он занят, то нам обеим прилетит, мама не горюй…
Вероятно, у нее окончательно отказал мозг, раз она восприняла мое издевательское предложение как подсказку и завопила на той же ноте, от которой содрогнулся весь этаж:
— Чернокнижник Ринс!
Всё, кранты. Даже если Ринса нет в замке, то теперь ему об этом сообщат, ведь обязательно у кого-то обнаружится порок «заложи ближнего своего». После этого я поняла, что надо бежать. Забаррикадироваться в своей комнате и не сдаваться, пока айх не разберется, что я в этом призыве не участвовала. Развернулась и тут же налетела на человека. Сжавшись так, что стала в два раза ниже, подняла испуганные глаза вверх. Айх не выглядел злым. Вроде бы. Под повязкой не видно, но показалось, что он вскинул бровь.
— Айх Ринс! — дамочка кинулась к нему, а я успела отскочить в сторону, чтобы уступить ей место под его ногами. — Эта сука сначала украла мои сережки, а потом отбила мне руку! Очень больно! Не оставляйте такое без наказания!
Да что она прицепилась с этой рукой, придумала какой-то бред и теперь на нем будет настаивать? Но Ринс взял ее кисть, чуть наклонился под ее болезненное шипение и хмыкнул. Хмыкнул… как будто всерьез разглядел там что-то. И после этого повернулся ко мне, но вопросы задавал дамочке:
— Успокойся, Арла, и теперь по порядку. Ты поймала ее на воровстве?
— Да! — она осеклась, но потом изменила показания: — Не совсем! Она сначала украла мои сережки, а потом их принесла!
— О, — он выдал коротко. — Я помню, чем ты занималась в прошлом, Катя, потому не удивлен. Так украла?
Я размышляла несколько секунд, а потом обреченно кивнула. Показалось, что если он поймает меня на лжи, то будет еще хуже. Но он почему-то не разозлился:
— Были времена, когда я тоже мог называться вором, осуждение из моих уст не прозвучит естественно, даже если бы я захотел. Но сейчас меня интересует другое — почему ты вернула украденное?
— Ну… подумала и поняла, что поступила неправильно…
— Серьезно? — было заметно, что его эта тема очень занимает. — Просто подумала?
— Да, — я не знала, какого ответа он еще ждет, потому хмурилась.
— То есть ты легко это контролируешь?
— Не сказать, чтобы легко, — призналась я.
Теперь одежда, к которой я хоть отчасти привыкла, начала смущать. Он разглядывал далеко не только мое лицо, но и все тело, а в этом платьице его вряд ли можно было назвать скрытым. Хотя, может, так только казалось из-за невозможности отследить направление его взгляда.
— Арла, — он, не поворачиваясь, снова обратился к дамочке. — А как ты палец сломала?
— Так она же! — она указала на меня другой рукой.
На это заявление я промолчать не могла:
— Неправда! Я ее даже не трогала! Наоборот, это она мне пощечину дала!
— Как интересно, — он вдруг улыбнулся и направился вглубь комнаты. Взял изящный стул, развернул его в воздухе спинкой, и сел, сложив руки на вершине. — Закройте-ка дверь, это очень любопытный разговор.
— Но моя рука…
— Арла, я дважды не повторяю, — он выглядел совершенно спокойным. Дождался, когда она спешно захлопнет дверь, затем продолжил: — Итак, у нас спорная ситуация. Сережки вернули, не вижу смысла к ним возвращаться. Но одна утверждает одно, а другая противоположное. Катя, откуда у Арлы отбитое запястье и трещина в пальце?
— Я не знаю, — руками даже развела, чтобы добавить словам весомости.
— Тогда отрежь ей этот палец. Пусть на всю жизнь запомнит, что клеветать в присутствии айха нельзя. Арла от этого не умрет, так что легко отделается за такой серьезный проступок.
Он отодвинул полу длинного плаща и вынул маленький кинжал, протянул мне. Арла судорожно задышала, но теперь боялась подать голос. Я к ножу даже не потянулась — наоборот, отступила на шаг, у меня от ужаса голос тоже задрожал:
— За что?.. Да вы знаете, вероятно, она так неудачно приложилась, что действительно… Я теперь подумала, что она не врет…
— Как же она так приложилась, что у тебя даже щека не покраснела? Тогда врешь ты?
— Нет…
— Так возьми и отрежь ей палец. Тогда вопросы к тебе будут закрыты. Бесы с ними, с сережками, раз вернула. Вот если бы она незаслуженно обвинила тебя в воровстве, то я приказал бы отрезать ей ухо. Я не айх Ноттен — в моем присутствии люди вполне способны лгать без талисманов. Но я не айх Ноттен — и за такое наказываю.
— Я не страну! — я тряслась уже всем телом. — Мы обе не врем! Да, точно, Арла замахнулась и случайно попала по стене, но сама не заметила! Теперь я вспомнила!
— Это снова приступ жалости? Зачем ты врешь, Катя?
Я боялась молчать и сказать что-то неправильное. Но одно о своих эмоциях понимала точно — я в качестве палача участвовать не стану. Такая навязанная роль даже хуже, чем роль жертвы, потому что она ломает что-то внутри окончательно и бесповоротно. Если тебя бьют, то зло сидит в обидчике, а сам ты свободен не изменяться. Но если бьешь ты — это уже становится твоей частью, от этого избавиться сложнее, чем от синяков. Я видела таких — еще в детдоме. Слабаки, которые под дружный хохот старших товарищей готовы были запинывать упавшего. И уже тогда знала, что это и есть настоящая слабость — делать то, что тебя заставляют делать, ломать что-то внутри своими же собственными руками. Я много плохого в жизни делала, но ни одного шага в сторону слабости за мной не числится. Продолжила, от этих мыслей заметно успокаиваясь:
— Затем, что даже если бы Арла это придумала, то все равно не заслужила таких истязаний. Наказывайте меня, если считаете такое решение справедливым, ведь все началось с моего поступка. Я взяла ее сережки. Я воровка.
— Она тебе пощечину влепила. Орала на весь замок, сукой называла. И не заслужила?
— Нет, — я повторила упрямо. И ведь действительно, от моей злости не осталось ни следа.
— Получается, здесь вообще ничего страшного не произошло?
— Не произошло, — залепетала и Арла, которая только опомнилась. — Прошу прошения за беспокойство, господин!
— Тогда наказание понесет Катя. Ведь кто-то должен ответить за мое беспокойство без причины. Придумаю что-нибудь такое, что и меня порадует, и ей уроком станет.
Красавица снова упала на пол, умоляя:
— Дорогой, любимый айх, вы ведь знаете, что мой главный порок — глупость! Я даже грамоту толком не освоила, а родители радовались, что я красива и смогу прожить без учений. Вот именно глупость и увеличилась, умертвив на время мой рассудок. Ведь не было воровства, если вещь принесли обратно! Я поступила глупо, но точно так же иногда поддаются своим порокам многие! Вы ведь сами предупреждали, что все худшее может иногда всплывать, и именно глупость сыграла со мной злую шутку!
