— Нет-нет, на перемещение между мирами он не способен. Уж если бы я это мог, то давно бы стал дьяволом в твоем или любом другом мире. Закрой глаза и представь какое-то знакомое тебе место, где хотела бы оказаться. А я тебя у Ноттена утром заберу.
Чуть-чуть поскрипела зубами от того, что он так верно угадал изменение хода моих намерений, но все же зажмурилась, воображая себе ту самую комнату в высокой башне — светлую, до рези в глазах, вызывающую только приятные эмоции. Через несколько секунд открыла глаза и разочарованно уставилась на черную повязку.
Ринс хмыкнул. Взял у меня круглый амулет, внимательно рассмотрел и снова хмыкнул.
— Он даже не выгорел. Следовательно, ты не простая смертная. Что и требовалось доказать. Но и выловить в тебе магию тоже не получается.
— Может, еще раз этот испробуем? — жалобно попросила я.
— Бессмысленно. Он действует безотказно. Королевский дом давно убрал бы меня с должности айха, если бы я поставлял им нерабочие инструменты на случай беды или похищения кого-то из семьи. Или если бы не боялись, что я расстроюсь… Но сейчас мы о другом. Ты маг, Катя.
— Белый или черный?
— Прозрачный. Иди, ложись на кровать.
— Зачем? — я отступила.
Но Ринс перехватил меня за талию, поднял в воздух и бросил на плотное покрывало. Навис сверху, придавливая плечо рукой. Замер так, вызывая во всем теле тянущие от двусмысленности ощущения.
— Что вы делаете, айх?
— Ты сейчас постарайся снять защиту. Она все равно не поможет. Я тебя прокляну, но сниму проклятие до того, как ты умрешь. Защита может замедлить процесс отмены, потому сними — именно для самосохранения.
Меня от страха затрясло, хотя его обещанию я поверила.
— Я… не могу!
— Даже если это мне помешает спасти тебя?
Дилемма неоднозначная. Но я уже видела, что моя магия может работать против меня — она не выключается, даже когда очень надо! Попросила спокойнее:
— Попробую. Но только вы отодвиньтесь. Пожалуйста.
Он тут же с усмешкой отпустил меня и улегся на бок — всего на расстоянии вытянутой руки. Я попыталась расслабиться, убедить себя, что мне ничего не угрожает, но через пару минут айх не выдержал:
— Вижу, что не получается. Значит, будем рисковать. Будь ты проклята, Катя.
Какие пустые слова, произнесенные совершенно спокойным тоном. Нет, даже с каплей нежности, приятным голосом, который в других бы обстоятельствах мог пробрать до мурашек — в хорошем смысле этого физического явления. Фразочка одна из тех, что люди кидают друг другу в приступах раздражения и получают в ответ такие же. Людям иногда хочется что-то подобное сказать. А в некоторых случаях даже нужно, чтобы не перейти к кулакам. Ничего не значащие слова, облегчающие душу. Будь ты проклята, Катюшка Миронова, которой никогда особенно не везло, будь ты проклята. Надо же, даже не зацепило, нисколько не обидело, потому что я привыкла к тому, что мне никогда особенно не везло.
И почти сразу мне стало труднее дышать. Минуты через две каждый вдох сопровождался болью в легких. И следующая секунда становилась все труднее. Я чувствовала, как что-то клокочет в горле — быть может, мой дымок очнулся и решил помочь, но он замер там же, угас под натиском более мощной силы. Чернота вытягивалась, заполняла собой и взрывалась мелко в разных частях тела.
Я не имею представления, сколько времени прошло. Казалось, что часы, а боль распространялась повсюду, скручивая желудок, выжимая легкие и вонзаясь в каждую мышцу. Это не те ощущения, при которых хочется жалостливо поскулить, они больше, масштабнее любых звуков. Но хуже боли было другое: меня накрывало тяжелой апатией, ожиданием неминуемой смерти.
— Отмените… Я умираю, айх, — удалось прошептать.
— Ты слишком низкого о себе мнения. Часа два точно продержишься, — был мне равнодушный ответ, точно тем же тоном с каплей нежности.
Но я умирала — ощущала это. И знала наверняка, что когда и он заметит, то скорее всего попытается спасти. Но защита не отключается по моей воле, она замедлит его действия, и тогда айх Ринс вздохнет — дескать, не успел, бывает. Одной рабыней меньше, надо не забыть вписать ее в статистику несчастных случаев. И меня больше нигде не будет. Неужели маленький сын господ Нами все те дни чувствовал то же самое? Ведь это хуже любых мучений — знать, что конец неизбежен. А я знала. Конец даже не очередной игры чернокнижника, а моей собственной.
Заметила где-то далеко от своего разума злость и зацепилась за нее всем сознанием. Злость мне и нужна, та самая, целительная, придающая любой энергии. Следующий вдох вошел в легкие с болезненным сипом, но я уже на это не обратила внимания. Мы говорили сегодня о честности, а по-настоящему честным человек становится только тогда, когда больше нет надежды.
— Отмените… Отмени! — мой голос от ярости набирался хоть какой-то силы.
Но айх только переместился ко мне ближе и заметил:
— Еще рано.
Но я чувствовала, что уже поздно. Я испытывала настолько непреодолимое отвращение к нему, что моя граница спадет только после моей смерти, когда уже нечего будет защищать. Это просто несправедливо! Несправедливо — столько всего пережить, не сломаться, захотеть стать лучше… и сдохнуть, не успев хоть каплю света из себя выдавить. Только потому, что я вызвала интерес у какого-то психопата! Все миры одинаково мерзкие, потому что во всех них царит невозможное зло: ученые, прикончившие Тамарку за просто так, этот айх, который еще хуже. Господи, если ты есть… Да хотя бы Ноттен, кто-нибудь услышьте! Я не хочу сдохнуть той гнилью, какой была, я не черная! Я не хочу и мизерным штрихом быть похожей на этих отморозков, а особенно умирать с этой тьмой внутри…
Напоследок я собиралась хотя бы высказаться:
— Ненавижу! Как же я тебя, ублюдка, ненавижу… Клянусь, мне много мудаков в жизни встречалось, но ты переплюнул всех из них.
— Ого. Представлю, что бы мог услышать, если бы действительно собирался тебя убить.
— Так слушай, гнида, слушай! — я даже подалась к нему, будто собиралась сорвать повязку, но рука не подчинилась. — Ты бессердечная тварь, ты топчешь людей и радуешься… Но никто и никогда тебя по-настоящему не любил, слышишь? Все эти… рабы твои… все ненавидят! Потому что такие уроды заслуживают только ненависти! Такую мразоту у нас в психушки высылают, а если и сажают, то только в одиночки. Потому что внутри вас такая черная гниль, рядом с которой даже преступники задыхаются! Мне не больно, Ринс, не больно! — я раскашлялась. — Не так больно, как быть… тобой.
Он снова навис надо мной сверху, но не перебивал, а будто бы размышлял:
— Должна включиться внутренняя защита. Должна. Смотри, — он вдруг ударил меня по щеке, но удара я не почувствовала. Затем прижал пальцы к тому же месту: — Абсолютная защита от механических ударов, но не от прикосновений. Должна быть где-то защита и от магии! Ну же, Катя!
