— Как вы ловко пропустили гордость, — заметила я. — Расскажите и о ней. Особенно интересно будет услышать это от человека, который с ног валился, но не звал Ноттена.
— Ты меня поймала. Я так горжусь своей силой, что не умею говорить о слабостях.
— Ну вот, — я не чувствовала победы. — Хоть какая-то шелуха осталась. Утешает.
Он снова притянул меня ближе и с тихим стоном все-таки потерся о бедро. Я зажмурилась в ожидании, что сейчас он скажет вслух о своем желании. И это было бы проще — заставит, принудит, используя мою же клятву. Ведь если нет выбора, тогда ни гордость, ни правота не страдают. Но Ринс не продолжал, не усиливал напор, а будто бы снова успокаивался. Интересно, а как поживает его похоть — вроде бы обязательная часть его магии? Как она реализуется без армии опытных наложниц, которых айх разогнал? Если я задам этот вопрос вслух, то прозвучит издевкой или открытым предложением, чтобы больше не сдерживался? Вероятно так: «Айх, а вы точно не взорветесь от воздержания? Мне-то даже в удовольствие, но не разнесет ли вместе с вами и полстолицы к чертям собачьим?».
К счастью, я не успела — Ринс опередил меня:
— Мне самым нелепым образом нравятся такие разговоры. Но пора вставать. Позавтракаем, потом я отправлюсь во дворец и все же получу с них разрешение протрясти Тейна вместе с его библиотекой. Закон уважает право собственности, но речь теперь идет о вещах поважнее.
Это мне напомнило о вчерашнем — голос задрожал:
— Протрясти Тейна? Чтобы он выдавал вам все капсулы? Думаете, они еще появятся?
— Не сомневаюсь в этом, — Ринс ответил серьезно. — Последний сосуд до Богини не добрался. Кто бы ни заправлял этим планом, он вряд ли удовлетворен.
Я приподнялась на локте, заглядывая в черные глаза и пытаясь унять судорожное дыхание.
— И… и вы будете всех убивать? Всех, кто выживет после перехода?
Ринс поднял руку и провел по моим волосам кончиками пальцев, ответил задумчиво:
— А зачем ты спрашиваешь, если не хочешь слышать ответ?
Снова на глаза упала пелена — от недавней потери и от будущих потерь заодно. О людях, про которых мне вряд ли сообщат. Действительно, зачем мне докладывать? Может, все же есть способ его уговорить — вдруг вчера я просто не подобрала правильных слов?
— Айх, — я старалась говорить мягко, но голосовые связки неконтролируемо дребезжали. — Айх Ринс… а если среди них окажутся такие, как я? В смысле те, кто не давал согласия?
— Сомневаюсь, что этот факт решающий, — его тон чуть заметно похолодел. — Согласие можно получить и здесь. А есть способы заставить человека согласиться на что угодно. Мне ли не знать?
Я бессильно упала на подушку, зажала глаза ладонями. Плакать при нем не хотелось, но и просить смысла я не видела. Он же заранее провозгласил свою неправоту по всем вопросам — смиритесь и жуйте, ведь все равно ничего не противопоставите. Представилась почему-то какая-то девчонка — в точности такая же дура, как я, запутавшаяся, совершившая множество ошибок, но не сдавшаяся и имеющая шанс стать лучше, пережившая боль перехода — и уже здесь ее встретят ледяным лезвием по горлу. Потому что у Ринса нет гарантий. Вернее, он и не ищет гарантий: простой путь всегда самый короткий. А Андрей в чем был виноват? В том, что его согласие получили обманом? Или в том, что ему хватило ума отыскать свою в бесконечном чужом мире? И я всю ночь сладко проспала в объятиях его убийцы — убийцы всех, кто придет вслед за Андреем. На меня в полной мощности накатила вчерашняя тяжесть, но пока удавалось сдержать слезы.
Выдавила с трудом:
— Я позже позавтракаю, айх.
— Нет, сейчас, — он отчего-то снова стал абсолютно равнодушным. — У тебя будет целый день без меня, чтобы скрипеть зубами. Я хочу, чтобы ты встала, оделась, умылась, пошла в столовую и хорошо позавтракала.
Я и встала, выполняя произнесенное распоряжение. Это принуждение ощущалось очень жестоким, оно выкручивало нервы хуже, чем вчерашние поцелуи. Зачем он так поступает? Смотреть, как я глотаю слезы и через силу впихиваю в себя еду? Иногда Ринс казался мне человеком, который не стремится раздавить меня полностью. Человеком, заслуживающим изменения отношения — хотя бы к некоторым поступкам. Но потом он рушил все впечатление вот такими бессмысленными актами жестокости и демонстрации силы.
Минут через пятнадцать я сидела перед наполненной тарелкой и не могла собраться с силами, чтобы поднять голову. И ела, ощущая каждый кусочек в пищеводе, перемешанный с солеными слезами. Если подавлюсь, то он прекратит пытку или начнет смеяться?
— Катя, — мягкий голос был вопиюще неуместным, — не ешь, если не хочешь.
Я тут же со злостью откинула ложку, расплескав густую кашу. Но продолжала смотреть в тарелку. Ринс продолжил еще тише:
— Я перегибаю иногда… потому что не могу понять, как с тобой не перегибать. Слышишь? — я не отреагировала. — Просто я не хотел, чтобы ты зацикливалась на том мужчине и…
Андрей. «Того мужчину» звали Андрей. Я не смогла произнести это вслух.
— …и решил, что мы можем начать хотя бы с совместных трапез. Мы с тобой уже должны как-то начать, понимаешь? Мы оба не умеем — растворяться в другом, принимать безоговорочно, любить со всеми потрохами. Не умеем, но мы поклялись — и теперь или научимся, или сожрем друг друга заживо. Сделай и ты хоть шаг навстречу.
Я так и не поняла, почему встала. Возможно, тело восприняло последнюю фразу как прямой приказ — сделать шаг, или я просто хотела встать, чтобы уйти, раз больше он меня не принуждает. Но уже через секунду согнулась пополам от рези в животе. Кашлянула, выпустив дым, но он заклубился болезненным облачком и нырнул обратно в рот. Что-то подобное со мной уже было…
Ринс оказался рядом, он подхватил меня за плечи и выпрямил, заглядывая в глаза.
— Что происходит? — спросил спокойно, но быстро.
А меня вновь скрутило. Во время жертвоприношений такие спазмы были уже в самом конце, они нарастали постепенно, часами доходили до этой стадии. Я сумела повернуть голову и рассмотреть ложку, которую откинула на край стола. Схватила ее нервно, метнулась к тарелке и зачерпнула. Пища принесла облегчение, но слишком кратковременное, она не насытила. Каша не подходит. Я принялась за рулеты, разрывая напополам и вгрызаясь зубами в мясо. Немного лучше, но тоже не подходит. Фрукты?
— Что происходит? — Ринс перехватил меня сзади и отшвырнул от стола. Поймал блуждающий взгляд: — Катя, что с тобой? Говори уже!
— Голод, — ответила я, не имея возможности скрыть правду или промолчать. — Жуткий голод… Как во время ритуала.
Он про мое самочувствие во время ритуала жертвоприношения не знал — ему не пришло в голову об этом расспрашивать. Потому целых полсекунды выглядел озадаченным, а потом махнул рукой в воздухе. Невидимая петля сдавила меня и швырнула на стул, будто приковывая к нему. Я застонала не от этого рывка, а от очередного спазма в животе.
