Ноттен уже понял, что я приняла решение, а аргументов против у него и в начале разговора не было. Он медленно кивнул, взял меня за руку — то ли желая прибавить сил, то ли просто дружески поддерживая.
— Не давай согласие, пока только обговори условия этой сделки, Катя. Я хотел, чтобы вначале ты обсудила это с черным айхом, но твердо уверен, что он разозлится. А его злость никогда еще добром не оборачивалась. Останови его злость своим возвращением.
— Постараюсь, — я натянула вымученную улыбку, — ведь он держит в заложницах мою подругу. Как жаль, что именно он стал моим ориентиром — такой морально размытый, такой спорный… — улыбаться больше не могла, потому опустила голову. — Ноттен, скажите, что я поступаю правильно. Хоть вы это скажите, иначе духа не хватит.
— Не могу, Катя. В этой ситуации правильных решений нет. Но ты, ставшая главным персонажем истории нашего мира, определенно имеешь право голоса в решении его судьбы.
Я невольно проследила за его взглядом вдаль и вздрогнула — теперь паруса виделись отчетливее. Зажмурилась, чтобы больше не смотреть, и зачем-то мысленно произнесла заклинание перемещения домой. Просто напоследок отдышаться. Я в спальне Ринса — или уже нашей общей спальне. А ведь никогда в жизни у меня ничего своего не было, только казенное. И домом заклинание почему-то выбирает это место — с незастеленной кроватью, с разбросанными по тумбам книгами, с почти привычным запахом постоянно витающей здесь страсти. Дом, который я заслужила? Иронично. Вернусь, конечно. Чего мне еще хотеть, кроме как вернуться сюда?
Глава 38
Заклинание сработало безотказно. Глаза некоторое время привыкали к темноте, но я ощущала, что оказалась в гробнице. «В темнице», — поправила себя мысленно, но вздрогнула от невольной оговорки.
Рядом вскрикнули. Мужчина в рясе ринулся ко мне от входа, направляя на лицо факел, но вроде бы узнал, поскольку замер в двух шагах.
— Уйди отсюда, — я распорядилась — возможно, прозвучало приказным тоном, но вся моя вежливость истратилась до принятия решения.
И он будто спонтанно коротко поклонился, признавая за мной право приказывать, однако сказал дрожащим от возбуждения голосом:
— Прекраснейшая спит.
— Вижу. Я подожду.
Он не посмел ослушаться, да и вряд ли я могла сотворить какую-то беду — в моей власти было принести только облегчение. Пока Богиня не пробудилась, у меня оставалось время опуститься на холодный пол и побыть в тишине собственных мыслей. Возможно, если бы это ожидания затянулось на вечность, я была бы только рада — не ощущала в себе ни готовности, ни уверенности в сделанном выборе.
— Ты вернулась, Екатерина.
Я почувствовала, что она смотрит на меня до того, как убрала ладони от лица. Еще хотя бы несколько секунд до неизбежности. Но их больше не было.
— Вернулась, — ответила я.
Меня до самой изнанки души вновь пронзило благоговением. Как же она прекрасна. Как же просто ей служить. Как просто представить ее создательницей всего сущего — и ежедневно признавать за ней это право. Из-за нее только что погибли сотни эйохов, но это только начало. Прекрасная Богиня справедливости.
Пришлось сосредоточиться и обозначить начало самого важного в моей жизни разговора:
— Богиня, я поняла, что буду вынуждена дать согласие. И теперь во мне еще больше сомнений. Интересно, как скоро вы сможете остановить кровопролитие, которое сами же затеяли?
Она улыбалась — я этого не могла видеть, но ощущала каждой клеткой кожи.
— Катя, главный парадокс человечества в том, что кровопролитие всегда легче начать, чем остановить. Но оно прекратится, угаснет со временем, если люди сами смогут договориться. Я знаю, ты злишься. И мне жаль, что пришлось действовать таким способом — в последнюю очередь я хотела бы разочаровывать тебя. Будь другой способ, я бы воспользовалась им.
— И я здесь, — признала спокойна. — Боги всегда выбирают самый эффективный путь?
— Откуда же мне знать про богов? — она усмехнулась. — Говори свои условия.
Наверное, для существа такого порядка я была приматом — проще, чем открытая книга. Потому и мысли мои угадывались так запросто. Усталость не оставила места обиде и самооценке — я лишь кивнула. Спокойно изложила Богине все требования, которые успела осмыслить заранее.
Ее заинтересовал главный пункт:
— Шестьдесят лет для меня не срок, здесь ты права. Но это срок для моих последователей — как долго им еще ждать? Почему свою награду они будут вынуждены оставить своим детям, не испытав на себе?
Я развела руками.
— Потому что таково мое условие. Я нашла вариант убедить саму себя, так мне будет проще. Ведь остается большая доля вероятности, что нас с вами убьют — я предпочту умереть, прожив жизнь, а не прямо сейчас.
Богиня рассмеялась, обдавая хрустальным эхом со всех сторон:
— Ты ошибаешься, Катя. Ошибка всех молодых — они думают, что умирать через годы проще. Не проще, а точно так же. Древний старик, в последний раз закрывающий глаза, испытывает точно те же отчаяние и тоску. Смерть никогда не бывает вовремя.
— Возможно, — у меня не было оснований спорить. — Но об этом я узнаю, будучи уже старухой.
— Странное решение, — Богиня не отказывала, а будто просто рассуждала. — Через шестьдесят лет ты окажешься здесь с той же самой тяжестью. Хотя нет, будет еще сложнее. Ведь тогда у тебя появится намного больше основ, за которые захочется держаться — прощаться с ними больно. Сейчас их нет. Ты всегда хваталась только за жизнь и неосознаваемые мечты, которые боялась даже облечь в формулировки. А что тебя держит в этом мире?
Вопрос оказался весьма сложным — хотя бы потому, что себе я его прежде не задавала. Как перед смертью замелькали эпизоды, картинки, лица — словно мне действительно оставалась лишь секунда до конца, в которой уже нет эмоций, а появляется кристальная ясность. И сейчас захотелось ответить — не Богине, а самой себе:
— Знаете, немногое, но важное. Слабая, почти придуманная мною нужность.
— Нужность? Кому?
Я пожала плечами, заговорила уже спокойнее, отвлекаясь от места, в котором находилась:
— Некоторым людям. Взять хотя бы Скирана — безрассудный храбрец, решивший принести себя в жертву ради безответной влюбленности. Тогда я впервые поставила себя на ваше место — отчаянье, когда тебе приносят жертвы, о которых не просил. Сейчас он, наверное, страдает от позорного изгнания. Но когда-нибудь он страдать перестанет. А еще через время скорее всего поймет, что нет никакого позора в том, чтобы никому не служить, что можно быть преданным только себе или своему племени — и в свободе воли тоже есть смысл. И если он в какой-то момент это поймет, то моя роль в его жизни приобретет значимость.
— Эта значимость возникнет независимо от того, будешь ли ты наблюдать за ее осознанием, — заметила Богиня.
