Зеленый цвет в первом наброске состоит из семи тонов: зеленого, умбры, охры, черного, желтого, синего и белого. В центре картины Кандинский сначала нанес желтый из смеси желтого кадмия, желтой охры, красной охры, желтого лака-пигмента и мела. Затем, когда желтый слой высох, покрыл зеленым. Эти действия не несли художественного смысла, поскольку холст первого наброска уже был использован и Кандинскому надо было закрасить существующую картину. Он сделал это настолько мастерски, что только через сто лет, после изобретения технологии формирования изображений в инфракрасном диапазоне, команда реставраторов из музея Соломона Гуггенхайма, которому принадлежит картина, совместно со специалистами из Собрания Филлипса в Вашингтоне, в собрании которого находится «Первый набросок», открыли, что под картиной было другое изображение.
Подготовив холст к работе, Кандинский продолжил писать первый набросок, покрывая его слоями краски от самой темной к самой светлой, меняя композицию и переделывая множество раз. Отчасти это можно увидеть, если внимательно рассмотреть мазки, но более полную картину удастся изучить только с помощью инфракрасной спектроскопии, позволяющей разобрать картину по слоям. Инфракрасное сканирование первого наброска показало размытое изображение, так как Кандинский столько раз переписывал картину, что можно увидеть лишь отдельные элементы законченной работы. Он переделал почти все полотно в попытках найти способ запечатлеть «невероятно сильные эмоции, которые испытал в Москве, или, точнее, — ощущения о самой Москве».
Когда «Первый набросок» был готов, Кандинский постепенно начал задумываться над другими задачами. Он изменял ориентацию изображения, смягчал цвета, менял фон от темно-зеленого до белоснежного. На одном из эскизов можно увидеть двадцать вариантов тройки, чьи изгибы Кандинский перемещал, словно струны музыкального инструмента. Кроме того, следует отметить и белую кайму, давшую название полотну:
Я лишь немного продвинулся в работе над белой каймой. От набросков было мало толку. Иными словами, я четко представлял отдельные формы, но все же не мог заставить себя написать картину. Это мучило меня. Через несколько недель я снова принялся за наброски, но опять почувствовал себя неготовым. Только по прошествии нескольких лет научился проявлять терпение в такие моменты, а не разбивать холст о колено.
Таким образом, только через пять месяцев, когда в сумерках я сидел перед вторым большим наброском, внезапно понял, чего мне не хватает. Белой каймы. Поскольку эта белая кайма стала решением для картины, я и назвал работу в ее честь.
Решив эту последнюю задачу, Кандинский заказал новый холст. Впервые коснувшись его углем, он уже четко представлял, что должен написать. Если ИК-сканирование «Первого наброска» открыло перед нами пятно из переработанных вариантов картины, сканирование законченного варианта выглядит точно так же, как сама картина. Именно поэтому мы знаем, что Кандинский не сомневался, когда писал ее. После пяти месяцев работы и двадцати набросков Кандинский был готов к созданию окончательной версии.
Двадцать набросков — лишь часть истории. Путь Кандинского начался не с «Первого наброска» и не закончился на «Картине с белой каймой». Его первыми работами в 1904 году были яркие реалистичные пейзажи102. Последними полотнами 1944-го стали атональные геометрические абстрактные картины. Начальные и финальные работы выглядят совершенно по-разному, но все, над чем Кандинский трудился в промежутке между ними, было маленьким шагом на общем пути, который соединил их. «Картина с белой каймой» оказалась шагом в сторону более абстрактной живописи и ознаменовала переход Кандинского от темного к светлому. Даже в жизни художника творчество — продолжительный процесс.
Как показал Карл Дункер, все творчество, будь то живопись, самолетостроение или производство мобильных телефонов, имеет общую основу, которая заключается в многошаговом решении задачи, ведущем к выявлению новой проблемы. Креатив — это результат естественного и привычного, как ходьба, процесса мышления. Левая нога, задача. Правая нога, решение. Повторяйте движения, пока не придете в пункт назначения. Ваш успех определяется не размером шагов, а их количеством.
Глава 3
ОЖИДАЙТЕ СОПРОТИВЛЕНИЯ
1
Джуда
Однажды в летнюю ночь 1994 года пятилетняя девочка Дженнифер103 спустилась в гостиную к маме и пожаловалась на боль в ухе. Педиатр прописал малышке ушные капли. Боль только усилилась. Одна сторона ее лица опухла. Врач увеличил дозу. Лицо все больше раздувалось. Рентген не выявил никаких аномалий. Опухоль стала больше бейсбольного мяча. У Дженнифер начался жар, ее голова увеличилась в размере, сама она похудела. Хирурги удалили опухоль. Она вернулась. Ее снова прооперировали и отняли половину челюсти. Новообразование опять выросло. Его вновь вырезали. У девочки случился рецидив в четвертый раз, и на этот раз опухоль подобралась к черепу, угрожая жизни. Лекарства не помогали. Облучение было единственным шансом. Никто не знал, как оно отразится на новообразовании. Все понимали только то, что облучение остановит опухание лица. Но дети с таким диагнозом часто погибали.
Пока родители Дженнифер взвешивали варианты, ее лечащий врач услышал об ученом с противоречивой теорией о том, что опухоли подпитываются от своей системы кровообращения. Этот ученый утверждал, что опухоли вроде той, что образовалась на лице Дженнифер, можно удалять путем прекращения им доступа к крови пациента. Лишь немногие поверили ему, а этот подход был настолько экспериментальным, что мог сойти за медицинское шарлатанство. Ученого звали Джуда Фолкман.
Доктор девочки рассказал ее родителям об этой неподтвержденной теории. Он предупредил, что Фолкман считался человеком неоднозначным, с сомнительной репутацией, больше фантастом, чем ученым. Родители малышки решили, что им нечего терять. Лучше рискнуть, чем остаться без надежды. Отец Дженнифер подписал согласие на лечение и доверил жизнь дочери странному ученому.
Джуда Фолкман прописал инъекции нового, непроверенного лекарства. Отец Дженнифер, машинист, делал эти уколы. Ее мать, работник продуктового магазина, держала девочку во время процедуры. Долгие несколько недель они делали дочери уколы в руку, несмотря на слезные протесты. Инъекции Фолкмана привели к ухудшению состояния Дженнифер. Из-за них изуродованная и умирающая маленькая девочка мучилась от лихорадки и галлюцинаций. Соседи слышали крики ночами и молились о ее здоровье.
Фолкман назвал свою теорию ангиогенезом от латинского «рост новых кровеносных сосудов». Он придумал ее тридцатью годами ранее при постановке одного из неудачных экспериментов. Во время службы в армии в качестве военно-морского хирурга он исследовал возможности хранения крови в долгих плаваниях. Чтобы понять, какие методы окажутся эффективными, он построил лабиринт из трубок, по которому циркулировал кровезамещающий раствор. Этот раствор попадал в миндалину кролику, куда хирург ввел самые быстрорастущие известные ему клетки — раковые. По его представлениям, клетки либо растут, либо умирают. Но в этот раз случилось нечто иное. Они увеличились в размерах и стали такими крупными, как точки на игровых костях, а затем их рост прекратился. Они были всё еще живы. Когда Фолкман ввел клетки обратно мыши, у которой взял их ранее, они образовали смертоносные опухоли. В этом состояла загадка. Почему раковые клетки перестали расти в кроличьей миндалине, но смогли убить мышь?
