17 апреля 1794 года, Варшава. Раннее утро Великого четверга, когда христиане вспоминают события Тайной вечери, было озарено не только лучами солнца, но и орудийными залпами. Варшава поднялась против несправедливого раздела Польши, против русского владычества. Многие мемуаристы называли Варшавскую заутреню революцией. И если приглядеться к вожакам восстания, то такая характеристика не кажется натянутой. Ян Килинский — сапожник, а Юзеф Мейер — ксендз. Восставшие организовались по цеховому принципу. Против командующего российскими войсками в Варшаве Осипа Игельстрома выступили сапожники и портные, которых Килинский считал наиболее боеспособными. Другая часть русского гарнизона попала в засаду, а после потери всех офицеров была атакована варшавскими мясниками, которые лихо орудовали топорами.
Восставшие захватили всю русскую артиллерию, посольские деньги и бумаги. Несколько офицеров попали в плен, а посол Игельстром едва выскочил из мятежного города с незначительным остатком русского гарнизона.
Вскоре восстание охватило большую часть Польши и Литвы…
20 июля 1794 года, Польша. Казаки Адриана Денисова, командовавшего авангардом корпуса своего дяди Федора Денисова, только что успешно отбили польскую атаку на небольшое укрепление. Донцы решили преследовать неприятеля, и Адриан Денисов сам возглавил погоню за отступающими польскими кавалеристами. Неожиданно лошадь казачьего командира перестала слушаться и понесла. Неуправляемая скачка вынесла Денисова на позиции крупного польского отряда. «Я сильно испужался, так что видимые предметы едва мог различать; слышал какой-то шум, ружейные выстрелы и даже послышался свист пуль», — вспоминал он впоследствии. Оказавшись в окружении мятежных поляков, Денисов был готов сдаться, но в этот момент услышал голоса, повторявшие: «Батюшка! Не бойся! Мы здесь!» На польские ряды во весь опор скакали два десятка казаков во главе с майором Петром Грузиновым. Поляки смешались, что позволило Денисову проворно вскочить на лошадь и выбраться из окружения, соединившись с громкоголосыми смельчаками. Казаки неслись под защиту российских орудий, но артиллеристы приняли их за вновь атакующих поляков. Последовал залп картечи, но это был счастливый день для Денисова и его казаков: никто из них не был даже ранен. Теперь уже пришлось кричать «Свои!», что заставило канониров отказаться от расстрельного плана.
«За спасение меня, при всяком воспоминании о сем, благодарить Грузинова по гроб не перестану» — так написано в воспоминаниях Адриана Денисова.
Подвиг на войне — дело выдающееся, совсем не повседневное. Война в основном состоит из событий неприглядных и трагических, особенно если стороны пытаются превзойти друг друга в жестокости…
7 октября 1794 года, Польша, деревня Карытница. Тадеуш Костюшко вел свою небольшую армию, насчитывавшую не более 6 тысяч человек, к большому, решающему сражению. Солдаты Костюшко шли по местам, которые расплатились за польскую жестокость Варшавской заутрени. Ближайший сподвижник польского лидера Юлиан Немцевич со скорбью описывал маршрут повстанческого войска: «Мы сделали привал подле Залехова, маленького местечка, совершенно разоренного русскими, а к вечеру достигли Карытницы, деревни еще более разоренной. Помещичий дом был назначен для главной квартиры. Казаки прошли здесь несколькими днями раньше; все было повернуто вверх дном: стулья изрублены ударами сабель, бюро, комоды, письменные столы проломаны; ящики, книги, бумаги разорваны в клочки и разбросаны по паркету».
10 октября 1794 года, Польша, близ деревни Мацеёвице. Костюшко занял выгодную позицию, его войска стояли на сухой возвышенности, в то время как российская армия должна была преодолеть заболоченную низину, где вязли солдатские сапоги и колеса артиллерийских лафетов. Это не остановило Федора Денисова и Ивана Ферзена, которые решили атаковать. Поляки не выдержали натиска превосходивших российских отрядов и начали отступать. Костюшко отчаянно пытался спасти положение. Он появлялся в самых опасных местах, увлекая уже дрогнувших солдат в контратаку. Под ним убили лошадь, но Костюшко не стал осторожнее. В суматохе боя польский вождь попал в окружение казаков, которые едва не убили его. Костюшко получил сабельную рану в голову и, залитый кровью, без сознания был доставлен в расположение российского штаба. Здесь уже находились другие польские офицеры, в числе которых был и Немцевич. На следующий день Костюшко очнулся, при виде его польские пленные с горьким укором бросали: «Где же земли, дома, та счастливая жизнь, которую вы обещали нам? Вероятно, мы идем их искать в Сибирь!»
…Петр Грузинов участвовал в битве при Мацеёвице и в последовавшем вскоре суворовском взятии Варшавы. Здесь он узнал о событиях на Дону, о казачьем бунте и его жестоком подавлении. Вероятно, он открыто делился своими сомнениями в справедливости петербургской политики с сослуживцами. Петр Грузинов сначала оказался лицом подозрительным, а в 1797 году — подсудимым. Казака доставили в летнюю резиденцию Павла I — Павловск. А затем посадили в крепость Бип, расположенную неподалеку. Грузинов был лишен всех чинов и наград.
Выбор
Императорский фельдъегерь протянул монаршее послание графу Кастро де ла Серда. «…C посланным к вам фельдъегерем отправьте в Санкт-Петербург находящегося в Ревеле полковника Грузинова 1-го», — прочитал комендант прибалтийского города.
Павел I простил старшему Грузинову служебное небрежение и дерзость. 29 июня 1798 года император зачислил горделивого казака в собственную свиту: «Лейбказачьего полка полковник Грузинов 1й определен в Свиту Его Императорского Величества», — сообщали 2 июля «Санкт-Петербургские ведомости». Зачисление в cвиту — явный знак царского благоволения. Звание флигель-адъютанта, а тем более генерал-адъютанта при Павле уже никак не было связано с выполнением собственно адъютантских обязанностей, но считалось почетным признаком высочайшего внимания и принадлежности ко двору.
Свободу получил и Петр Грузинов, который, однако, вернулся не на службу, а домой в Черкасск. Это была ссылка, хотя и «домашняя». Присмотр за младшим из вольнодумных Грузиновых поручили атаману Войска Донского Дмитрию Иловайскому, заступившему на должность после смерти брата Алексея.
Несправедливость в отношении младшего брата не давала покоя старшему Грузинову. Вскоре он перестал появляться на службе, чем вызвал новые подозрения. Павел I поручил своему любимцу Христофору Ливену выяснить, намерен ли Грузинов продолжать службу. Состоялся обмен письмами, из которого следует, что Евграф Грузинов объяснял свое отсутствие болезнью и отмечал желание продолжить придворную службу. Император своему полковнику не поверил и приказал провести медицинское обследование. Штаб-лекарь Оберх признал Грузинова совершенно здоровым. За «ложное рапортование себя больным» старшего Грузинова отправили вслед за младшим.
Саботаж Грузинова был осознанным и обреченным. Благородство и братская любовь не позволили ему равнодушно вернуться к служебной рутине. Чувства оказались сильнее разума, а семейные узы крепче служебной привязанности.
Затворничество
Был ноябрь 1798 года, когда Евграф Грузинов вернулся в родной Черкасск. Возвращение-ссылка не могло стать приятным, но оказалось совсем мрачным. Отца — Осипа Грузинова — разбил паралич. Евграф замкнулся в себе и сторонился соседей, старых знакомых. Добровольно затворившись в отцовском доме, он погрузился в долгие и, вероятно, тяжелые размышления. Отшельничество нарушалось только свиданиями с братом Петром.
