Так как приблизился час ужина, Пеннойер и Горе глубоко задумались.
— Проклятие! — подвел итог своим умозаключениям Большое Горе.
— Эх, был бы сейчас здесь Билли Хокер… — начал Пеннойер.
— Был бы, был бы! Его нет, — отрезал Морщинистый, — и на этом вопрос можно считать закрытым.
Горе с Пеннойером опять задумались.
— Делать нечего, давайте есть то, что есть, — вздохнул Большое Горе.
Остальные немедленно приняли его предложение, будто оно пришло в голову не ему, а им.
В эту минуту в коридоре послышались торопливые шаги, и почти в то же мгновение в дверь кто-то бухнул кулаком. Морщинистый, ставивший на огонь жестяную посудину с водой, Пеннойер, взявшийся резать хлеб, и Большое Горе, прилаживавший к газовой плите резиновый шланг, хором закричали:
— Входите!
Дверь распахнулась, и в комнату бурным вихрем осенних листьев ворвалась натурщица, мисс Флоринда О’Коннор.
— Ба! Привет, Кутерьма! — раздались нестройные возгласы.
— Здравствуйте, мальчики, я забежала к вам поужинать.
Ее напор напоминал шторм, обрушившийся на яхты.
Первым заговорил Горе.
— Забежала поужинать, говоришь? — скептически спросил он.
— Ну да. А почему ты спрашиваешь?
Троица ухмыльнулась.
— Эх, старушка, — ответил Горе, — ты немного не вовремя. Если честно, у нас все закончилось. Так что ужина не будет. Но хуже всего, что у нас не осталось ни цента.
— Как? — закричала Флоринда. — Опять?
— Ага, опять. Так что ужинать тебе сегодня лучше дома.
— Но я… я ссужу вас деньгами, хотя это дело рискованное! — горячо воскликнула девушка. — Да-да, ссужу. Идиоты несчастные! Какой позор!
— Ни в коем случае, — строго изрек Пеннойер.
— Что ты такое говоришь, Кутерьма? — сердито спросил Морщинистый.
— Нет, так не пойдет, — решительно вставил слово Большое Горе своим, как всегда, печальным тоном.
Флоринда, сняв шляпку, жакет и перчатки, небрежно бросила их на стул в углу:
— Кофе у вас хотя бы есть? Только не говорите, что нет, иначе я даже пальцем не пошевелю, чтобы вам помочь. Хороши, нечего сказать! — горько добавила она. — Сколько раз выручали меня из беды, а теперь, когда сами оказались в затруднительном положении, ведете себя как банда пижонов!
Большое Горе поставил на газовую плиту кофеварку и, как часовой, встал рядом. И это отнюдь не было пижонством: шланг был короткий, две небольшие кучки сухих щепок лежали на стуле, стул балансировал на чурбане, а сама плита стояла криво. Приготовить в таких условиях кофе и в самом деле было сродни подвигу.
Пеннойер уронил кусочек хлеба на пол:
— Ну вот! Только этого не хватало.
Морщинистый уселся, взял в руки гитару и принялся бренчать серенады; при этом он дырявил взглядом стол, будто с помощью телепатии хотел навести на нем порядок.
— Послушай, так кофе не варят! — набросилась на Горе Флоринда.
— А что тебе не нравится?
— То, что ты делаешь. Надо взять…
Она принялась ему объяснять какие-то детали, но он все равно ничего не понял.
— Морщинистый, ради бога, убери со стола! Хватит изображать из себя музыкальную шкатулку! — рявкнул Пеннойер, хватая яйца и подступаясь к газовой плитке.
Позже, когда они с довольным видом расселись за столом, Морщинистый произнес:
— Что ни говори, а кофе хорош!
— Хорош-то хорош, — заметила Флоринда, — только вот сварен неправильно. Я научу тебя, Пенни. Сначала надо…
— Помолчи, Кутерьма, — оборвал ее Горе. — На вот тебе лучше яйцо.
— Я не люблю яйца, — поморщилась Флоринда.
— Бери яйцо, — угрожающе рыкнула на нее вся троица.
— Да говорю же вам, я их не люблю.
— Возьми! Яйцо! — не отставали мужчины.
— Ну, хорошо, — уступила Флоринда, — возьму. Но еще раз скажу — вы ведете себя как банда пижонов. Что-то мне подсказывает, завтрак у вас тоже был не слишком сытный. А вот меня с утра кормили просто превосходно! В студии Понтиака. Эх! Видели бы вы, какая у него студия.
От этих слов троица пришла в уныние.
— Некоторые его полотна я лицезрел в галерее Стенсила, — зловеще молвил Большое Горе. — Мерзость страшная.
— Ага, мерзость, — поддакнул Пеннойер.
— Мерзость, — повторил Горе.
— Ну да, — пылко возразила Флоринда, — если у человека шикарная студия или же он хорошо одевается, как, к примеру, Билли, вы тут же принимаетесь талдычить «мерзость-мерзость-мерзость», словно сычи в подвале. Просто потому, что сами безнадежно оторвались от жизни. Пейзажи Понтиака…
— Да они же все дутые, эти его пейзажи! Поставь любой его холст рядом с работой Билли Хокера, и тебе сразу станет ясно, как на ее фоне смотрится мазня этого твоего Понтиака.
— Ну да, рядом с работой Билли Хокера, — кивнула Флоринда. — Кто бы сомневался.
Все трое повернулись и пристально вгляделись в ее лицо.
Глава XX
— Он написал, что на этой неделе вернется, — сказал Пеннойер.
— Вот как? — безразлично произнесла Флоринда.
— Да. Ты что, не рада?
Они все так же не сводили с нее глаз.
— Ну почему, рада, конечно. Почему я должна быть не рада? — слишком уж горячо возмутилась девушка.
Троица ухмыльнулась:
— Билли Хокер, Кутерьма, хороший парень, так что у тебя есть все основания радоваться.
— Слушайте, ребята, вы меня утомляете, — фыркнула Флоринда. — Билли Хокеру на меня ровным счетом наплевать, он даже намеком никогда не давал понять, что я ему небезразлична.
— Что да, то да, но из этого еще не следует, что он сам тебе безразличен. А, Флоринда?
Девушка заморгала, казалось, у нее дыхание перехватило.
— А даже если так, то что? — наконец сказала она.
— Сигарету? — ответил вопросом на вопрос Большое Горе.
Флоринда взяла сигарету, закурила, забралась с ногами на диванчик, служивший заодно коробом для угля, и жадно затянулась.
— А даже если так, то что? — вновь повторила она. — Это в любом случае лучше, чем питать симпатию к таким идиотам, как вы.
— Наша прямолинейная Кутерьма…. — печально протянул Морщинистый.
Горе покопался в трубках и выудил самую лучшую:
— Слушай, Кутерьма, разве ты не понимаешь, что твой острый язычок нарушает все законы, предписанные прекрасному полу. Смотри, как бы на твой след не вышли какие-нибудь экстремисты.
