— Ну что, Билли, добро пожаловать обратно в нашу банду? Как там деревня? Много работал?
— Да нет, не очень. Все больше по мелочи. А как вы, ребята?
— Вчера приходила Кутерьма. Выглядит потрясающе. Новость о том, что ты скоро вернешься, ее, похоже, обрадовала.
— В самом деле? Пенни, к вам, случайно, никто не приходил заказать мне портрет стоимостью в десять тысяч долларов?
— He-а. Зато был багетных дел мастер, принес счет. Я сказал ему…
Немного погодя Хокер прошел по коридору и распахнул дверь своей просторной студии. Изумительный свет, лившийся через большое окно высоко над головой, будто бы свидетельствовал о том, что совсем недавно здесь кто-то прервал работу и уехал в деревню.
На высоком датском мольберте красовалась неоконченная «Девушка в яблоневом саду», пол густо усеивали эскизы и этюды. Хокер взял трубку и набил ее табаком из золотисто-коричневой банки, с которой не расставался. Потом уселся на стул, извлек из кармана конверт, вытащил из него две фиалки, положил на ладонь и уставился на них неподвижным взглядом. Со стен студии на него, равно как и на цветы в его руке, равнодушно взирали написанные им когда-то полотна в тяжелых золоченых рамах.
Некоторое время спустя к нему ураганом ворвался Пеннойер:
— Эй, Билли, пойдем со мной, там… Что это с тобой?
Хокер поспешно спрятал фиалки в конверт, сунул его в карман и ответил:
— Ничего.
— Но мне показалось… — сказал Пеннойер, — мне показалось, что ты чем-то расстроен. Да и потом… по-моему, у тебя в руке что-то было.
— Говорю тебе, со мной все в порядке! — закричал Хокер.
— Да? Ну, тогда прости… Вообще-то я хотел тебе сказать, что к нам пришла Кутерьма. И она хочет тебя видеть.
— Хочет меня видеть? Но зачем? — спросил Хокер. — И почему она тогда не пришла сюда, в мастерскую?
— Чего не знаю, того не знаю, — пожал плечами Пеннойер. — Она послала меня тебя позвать.
— Ты думаешь, я… Впрочем, понятно. С одной стороны, она пытается заработать себе репутацию неприятного человека — с другой, считает, что, явившись сюда, проиграет по ряду воображаемых позиций. А если она встретится со мной у вас, у нее будут все возможности вести себя преотвратно… Спорю на что угодно, что так оно и есть.
Когда они вошли в комнату, Флоринда смотрела в окно, стоя спиной к двери.
Повернувшись к ним, она выпрямила спину и мрачно произнесла:
— Что, Билли Хокер, не рад видеть верную подругу?
— О господи! А ты, наверное, подумала, что я, увидев тебя, начну от восторга кувыркаться в воздухе?
— Ты слышал, что я иду мимо твоей двери, но даже не вышел! — бросила Флоринда с обидой и возмущением в голосе.
Хокер казался расстроенным и удрученным.
— О господи! — опять воскликнул он и в отчаянии махнул рукой.
Флоринда вновь отвернулась к окну. В последовавшем за этим разговоре она участия не принимала, за исключением тех моментов, когда у нее появлялась возможность придраться к каким-то словам Хокера и вставить короткую презрительную фразочку. Тот ничего не отвечал и лишь поглядывал в ее сторону.
Наконец он сказал:
— Ну все, мне пора, надо браться за работу.
Флоринда все так же смотрела в окно.
— Пока, ребята! — стал прощаться Хокер. — До скорого.
Когда за ним захлопнулась дверь, Пеннойер с извиняющимся видом произнес:
— Билли сегодня немного не в духе.
— С чего бы это? — спросил Горе.
— Не знаю. Но когда я пришел его позвать, он сидел на стуле и глядел на…
Он бросил на Флоринду взгляд и умолк.
— На что же он глядел? — спросила девушка, отворачиваясь от окна.
Пеннойер, казалось, смутился.
— Да не знаю я… ерунда какая-то… мне показалось… там было очень плохо видно. К тому же я не воспринял это всерьез.
Флоринда подозрительно вгляделась в его лицо и повелительным тоном спросила:
— На что он глядел?
— Говорю тебе, ни на что! — воскликнул Пеннойер.
Флоринда посмотрела на него и в нерешительности задумалась. Потом тихо молвила:
— Ну же, Пенни. Скажи мне.
— Ни на что он не глядел, понимаешь ты это или нет? Ни на что! — непоколебимо воскликнул он. — Я просто пошутил. Сядь, Кутерьма, и выкури сигаретку.
Она повиновалась, но продолжала бросать на него взгляды с выражением сомнения на лице. Потом доверительно попросила еще раз:
— Давай, Пенни, скажи мне. Я по тебе вижу — что-то такое там все-таки было.
— Послушай, Кутерьма, ради бога, оставь меня в покое!
— Скажи мне! — с мольбой в голосе взвилась Флоринда.
— Нет.
— Скажи.
— Нет.
— По-жа-луй-ста, скажи мне.
— Нет.
— Говори.
— Нет.
— Почему ты такой подлый, Пенни? Ты же знаешь, если бы ты меня попросил, я бы тебе обязательно сказала.
— Видишь ли, Кутерьма, это не мое дело. Я не могу рассказывать тебе о личной жизни Билли Хокера. Иначе буду выглядеть полным идиотом.
— Но о нашем с тобой разговоре я не скажу никому ни слова. Давай, говори.
— Нет.
— По-жа-луй-ста, говори.
— Нет.
Глава XXII
Когда Флоринда ушла, Большое Горе спросил:
— Так на что же он все-таки глядел?
Морщинистый тоже с любопытством посмотрел в их сторону, оторвав взгляд от мольберта.
Пеннойер раскурил трубку, перекатил ее в уголок рта, как и подобает серьезному человеку, и наконец ответил:
— На две фиалки.
— Да ты что! — воскликнул Морщинистый.
— Чтоб мне повеситься! — воскликнул Горе. — Держал в руке две фиалки и пялился на них?
— Да, — подтвердил Пеннойер, — именно так.
— Чтоб мне повеситься! — хором закричали Большое Горе и Морщинистый с озорным видом.
— Как ты думаешь, кто она? — продолжил Большое Горе. — Он наверняка познакомился с ней этим летом. Будь я проклят, если кто-то из нас мог предположить, что со стариной Билли случится такое!
— Впрочем, это его дело, — вынес вердикт Морщинистый; тон его свидетельствовал о том, что он намерен выполнить моральный долг по отношению к товарищу.
— Конечно же его! — согласился Горе. — Но кто бы мог подумать, что…
Лица обоих опять расплылись в ухмылках.
