— Да, она была танцовщицей. Она появилась в» Эдельфи «, а может, в» Коллизее»— я не помню. В общем, она выступала с какими-то странными туземными танцами, которые я никак не могла понять. Вот балет — это совсем другое дело! Как я люблю балет! Вы видели Массину в этом сезоне?
— Значит, она была наполовину туземкой? — спросила я, полная решимости не позволять леди Монике уйти в сторону от той темы, ради которой я сегодня пришла к ней.
— Наполовину или полностью, я не помню, — ответила она. — Она была ужасно смуглой — вы можете себе представить, что мы все думали. Ведь Филипп брал ее с собой везде. Везде! Он даже поселил ее в Чедлей Хаусе и устраивал в ее честь приемы.
В голосе леди Моники слышался такой неподдельный ужас, что я стала понемногу представлять, до какой степени накалились страсти в те далекие годы.
— Если не считать этого, что еще в ней было плохого? — спросила я.
— Разве вам мало? — вскричала леди Моника. — Как всегда говорил мой старик-отец: «Можно вынести все, кроме прикосновения кисти для дегтя».
— Она была красивой? — поинтересовалась я.
— Не могу сказать, чтобы я восхищалась ею, — ответила леди Моника. — Но многие мужчины были от нее без ума. Она появилась в Лондоне во время войны и сразу же стала очень популярной — вы же знаете, как это ловко получается у женщин такого сорта. К тому же война в значительной степени расшатала моральные устои. Думаю, ее даже приглашали на приемы наравне с благородными дамами — нашими приятельницами! До 1914 года такого никто не потерпел бы!
— Филипп познакомился с ней, когда получил отпуск?
— Я не знаю, когда они познакомились, — продолжала рассказывать леди Моника. — Но, начав встречаться с ней, он выставил себя на всеобщее посмешище — все только о них и говорили. А после ее смерти он вообще повел себя ужасно глупо. Он закрыл дом и уехал за границу, никому не сообщив, куда — он просто исчез! Не могу передать, как мы все были расстроены.
— А почему она покончила с собой?
— Никто не знает. Ну, тогда все думали, что она ждет ребенка. Но на следствии ничего об этом сказано не было. И если бы Филипп не казался таким несчастным, мы все решили бы, что он ее бросил и поэтому она выбросилась из окна. Филипп очень странный — никогда не знаешь, что он чувствует.
— Как ее звали? — спросила я.
— Дайте подумать, — ответила леди Моника. — Надин? Нет, Надя. Надя Нелимкофф или Медликофф — что-то в этом роде. Нас всех страшно забавляло, что она, будучи явной индуской, взяла себе русское имя в качестве псевдонима.
— Возможно, это было ее настоящее имя. Леди Моника засмеялась.
— Как же вы простодушны, милочка! Никогда не поверю, чтобы актриса пользовалась своим подлинным именем. Они всегда выбирают себе что-нибудь броское, чтобы привлечь внимание публики.
— У нее была семья? — спросила я.
— Не имею ни малейшего представления, — ответила леди Моника. — Неужели вы думаете, что я буду забивать себе голову такими вопросами? Мы, конечно, отказались встречаться с ней и вообще иметь с ней дело. Только после ее смерти и того страшного скандала мои родители дали понять, что они знали о ее существовании. А до этого они просто закрывали на все глаза. Нам всем было стыдно за Филиппа.
Вот и все, что смогла мне сообщить леди Моника. Она еще долго вспоминала прошлое, рассказывала, какое впечатление произвело самоубийство Нади, в каком подавленном состоянии находился Филипп. Ее болтовня оказалась полезной с той точки зрения, что я выяснила — Надя была знаменита. Значит, решила я, у меня есть возможность узнать больше, обратившись к посторонним, к тем, кто имел отношение к самой Наде, а не к Филиппу.
Мне стало любопытно, какого рода танцы она исполняла. Теперь понятно, откуда ее изящество и совершенная линия плеч, почему ее изображение на портрете окружено таким ореолом красоты. Она была не столько красива, сколько непередаваемо грациозна. После разговора с леди Моникой я нередко представляла, как Надя плавно скользит по сцене под звуки странной музыки, как она замирает, на мгновение превращаясь в статуэтку дивной красоты.
Меня с детства привлекали рассказы об Индии. Я предположила, что она выступала с индийскими церемониальными танцами, немного переработав их с учетом восприятия европейской публики, но оставив, насколько возможно, все традиционные жесты и движения, которым с детства обучаются все девочки в Индии.
Наверное, Филипп испытывал непередаваемое облегчение, когда, оставив фронтовые окопы, оказывался в таинственной атмосфере, создаваемой танцами Нади! Я могла понять Филиппа, который был большим ценителем прекрасного и находил в нем утешение. Красота давала ему покой и возможность хоть ненадолго забыться. Возможно, так все и началось, а потом он обнаружил, что они любят друг друга.
Как сильно, должно быть, он любил ее! Я все еще ощущала пылкие поцелуи, его жаркие объятия, все еще слышала биение его сердца. Не может быть, чтобы эти эмоции были вызваны любовью ко мне. Такого Филиппа знала Надя, такого Филиппа я, возможно, никогда не узнаю, если только не сдерну покров тайны с прошлого.
Перед тем как уйти от леди Моники, я задала ей еще один вопрос, давший мне в руки тонкую ниточку, которая, как я надеялась, приведет меня к решению этой загадки и поможет сохранить любовь Филиппа.
— А когда все это случилось? — спросила я. — Через сколько лет после войны?
Как всегда, леди Монике было трудно сосредоточиться.
— Сейчас подумаю, — сказала она. — Война закончилась в 1918 году, правильно? Я это хорошо помню, потому что работала в госпитале, когда пришло известие. Так, Филипп встречался с ней всю ту зиму. Да, я уверена — ведь весной они вместе поехали в Монте Карло. Вы представляете, что потом об этом говорили! Думаю, большинство маминых друзей не общались с ним все лето и следующую зиму. Должно быть, да, должно быть, она погибла в 1920 году. Я почти не сомневаюсь в этом. Не помню, когда точно, но все произошло в 1920 году.
Я поцеловала ее на прощание.
— Мне так понравилось у вас, — сказала я.
— Приходите еще, — сказала она, — и берите с собой Филиппа. Я считаю, что это ужасно приятно, когда можно привести с собой мужчину, правда?
— Да, конечно, — ответила я. — До свидания, леди Моника. Спасибо.
Вернувшись домой, я обнаружила, что Анжела давно с нетерпением ждет меня, чтобы заняться моим приданым. Она пребывала в страшном возбуждении, как будто это была ее свадьба. Я испытывала угрызения совести, так как уделяла мало внимания тому, что беспокоило Анжелу и стоило Генри огромных денег, хотя он сам предложил платить за все. Меня можно было назвать или неблагодарной, или недостаточно заинтересованной.
Мы начали спорить по поводу подвенечного туалета. Анжела хотела, чтобы я походила на Снежную королеву в огромном кринолине из белого тюля, но я чувствовала, что такой наряд будет выглядеть неуместно в маленькой деревенской церкви. Мне хотелось быть в атласном платье самого простого фасона с традиционным венком из лилий.
