— Присаживайтесь, — обратилась она к нам, опускаясь на стул с высокой спинкой. — Вы пришли по поводу Элизабет Батли? Я только что разговаривала с ее матерью, которая, к сожалению, находится за городом.
— Расскажите, пожалуйста, что случилось, — попросил Филипп. — Дело в том, что мы узнали обо всем только несколько минут назад, когда услышали о пожаре в клубе «Роза Англии» на Авдовер-стрит. Мисс Батли говорила моей невесте, что будет вечером в клубе. Естественно, мы беспокоимся о ней.
— Я не знаю, как начался пожар, — ответила мать-настоятельница. — Думаю, огонь распространился из подвала. Клуб, как вам известно, занимает несколько комнат на последнем этаже. Здание очень старое, и средства противопожарной защиты находятся в ужасном состоянии. Почти всех детей вывели из здания до того, как прибыли пожарные, но несколько человек, которые помогали их эвакуировать, были зажаты огнем на одном из нижних этажей. Среди них была мисс Батли. Ее не успели спасти, и на нее рухнул потолок.
— Она умерла? — спросила я, с трудом выговаривая слова пересохшими губами.
— Нет, — ответила мать-настоятельница, — но она очень тяжело ранена. Думаю, вам лучше знать правду: ее состояние критическое. На нее упала балка, которая придавила нижнюю часть тела. На руках и на ногах сильные ожоги.
— Что думают доктора? — спросил Филипп.
— Они сейчас у нее, — проговорила мать-настоятельница. — Наш хирург понял, что ему не справиться, и мы вызвали господина Госсетта и сэра Рэндольфа Хьютона.
— Я знаком с обоими, — сказала Филипп. — Она в отличных руках.
— Я однажды встречалась с мисс Батли, — продолжала мать-настоятельница. — «Роза Англии» некатолическая организация, но большинство детей, которые посещают этот клуб, — католики. Неделю назад она привела пациента — маленького мальчика, который поранился, когда играл на улице. Тогда я подумала, что мисс Батли — отважная и сильная духом девушка. Сегодняшний случай доказал это.
— Она будет жить? — спросила я. Мать-настоятельница поднялась и ласково взглянула на меня.
— Моя дорогая, — проговорила она, — все в руках более могущественного врачевателя, чем мы можем найти на земле.
Она прикоснулась к моему плечу, потом направилась к двери.
— Прошу простить меня, я пойду узнаю, нет ли каких-нибудь известий.
Мы с Филиппом остались одни, и я повернулась к нему. Он взял мои руки в свои. Мы оба молчали — казалось, нам не о чем говорить. Нам оставалось только ждать. Я всей душой молилась за то, чтобы Элизабет осталась жива.
Так мы и сидели — прижавшись друг к другу, взявшись за руки, — когда вернулась мать-настоятельница. Мы вскочили.
— Сэр Рэндольф хочет поговорить с вами, сэр Филипп, — сказала она. Он направился к двери.
— Пожалуйста, разреши мне пойти с тобой, я хочу услышать, что он скажет, — взмолилась я.
Я заметила, что он взглянул в глаза матери-настоятельнице. Она покачала головой.
— Я скоро вернусь, — сказал Филипп, поворачиваясь ко мне. — Думаю, будет лучше, если я пойду один.
Я подошла к окну, которое выходило на другое крыло больницы. Там было множество занавешенных окон. Что за ними, спросила я себя? Сколько людей страдает, сколько из них цепляются за жизнь, за грань, которая отделяет нас от неизвестного?
Внезапно меня охватил страх перед этим: перед страданиями, близостью смерти. Я испугалась известий об Элизабет, которые, как я инстинктивно чувствовала, будут плохими — настолько плохими, что им пришлось сначала переговорить с Филиппом. Я ждала его, и через пару минут он вернулся и подошел ко мне.
— Лин, — проговорил он, взглянув на меня. — Тебе придется быть очень стойкой.
— Я знаю, — ответила я. — Она умерла? «— Она умирает, — сказал он. — Ей ничем не могут помочь. Вся нижняя часть тела превратилась в сплошное месиво. Даже нет возможности сделать операцию.
Я стояла неподвижно, ощущая внутри какое-то странное спокойствие. Я чувствовала, что это не может быть правдой. У меня не укладывалось в голове, что Элизабет, с которой я разговаривала только сегодня утром, умирает.
— Она в сознании, — продолжал Филипп. — Они не знают, как долго еще она пробудет в таком состоянии. Они надеются, что она будет жива, когда приедет ее мать, однако это сомнительно. Ты хочешь увидеться с ней?
— А можно? — встрепенулась я.
— Конечно, — ответил он. — Сэр Рэндольф говорит, что твой визит ничего не изменит, к тому же ей ввели обезболивающее.
— Я хотела бы пойти к ней.
— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил Филипп. Я взяла его за руку. Она была холодна, но тверда.
— Я хорошо себя чувствую, — ответила я.
В сопровождении матери-настоятельницы, которая ждала нас в холле, мы направились к лифту. Мне казалось, что все происходит во сне. Я как бы отрешилась от действительности. Мне хотелось ущипнуть себя, сказать:» Проснись, пойми, что происходит! Элизабет умирает! Ты слишком спокойна — разве тебя это не волнует!«
Мы прошли по коридорам. Через открытые двери палат я видела сидящих в кроватях женщин и детей в больничной одежде. Некоторые из них смеялись и болтали. Из одной палаты донесся крик младенца. Мать-настоятельница открыла дверь в конце коридора. Она пропустила меня вперед. Я вошла.
Кровать Элизабет была отгорожена ширмой. Жалюзи были опущены. Вскоре мои глаза привыкли к царившему в палате полумраку. Я увидела Элизабет. Она была страшно бледна, и ее волосы были откинуты со лба. В остальном она казалась такой же, как всегда. Ее глаза были закрыты, и я решила, что она спит. Я подошла поближе. Монахиня, которая сидела возле ее кровати, бесшумно прошла в другой конец комнаты.
— Элизабет! — прошептала я. Она очень медленно подняла веки. На ее губах появилась слабая улыбка.
— Привет, Лин, — проговорила она. Мне пришлось наклониться, чтобы расслышать ее слова.
— Дорогая, с тобой все в порядке? — спросила я. Это был жутко глупый вопрос, но я не могла придумать ничего другого.
— Абсолютно, — ответила она. — Я не боюсь. Впервые с тех пор, как я узнала о несчастье с Элизабет, мне захотелось плакать. Слезы душили меня, они каким-то комом застряли у меня в горле, мешая говорить. Я увидела, что ее губы опять зашевелились.
— Береги Филиппа, — еле слышно сказала она.
— Обязательно.
Она еще раз улыбнулась. Потом ее глаза закрылись, как будто она страшно устала. Ослепленная слезами, я побрела к двери, которую открыла передо мной монахиня. Филипп ждал в коридоре.
Я взяла его под локоть. Мои пальцы так сильно вцепились в его руку, что казалось, они проникают в тело.
— Выслушай меня, — сказала я. — Элизабет любит тебя. Она всегда любила тебя. Иди и поцелуй ее, пусть она умрет счастливой.
Я не видела его лица. Слезы застилали мне глаза. Я услышала его шаги. Чья-то холодная и твердая рука обняла меня за плечи и повлекла за собой по коридору.
