Лэ послушно откинулась на диване. Длинные мягкие волосы пахли цветами. То что нужно.
— Больно не будет, — сказал я.
И, как всегда, не соврал. Она лишь чуть вздрогнула. А я…
Я делал это больше тысячи раз в жизни. И всегда поражался вкусу первых секунд. Кровь помнит всё о человеке. Теперь со мной говорила каждая капля. Все обиды, радости и надежды этой дурочки, все ее приключения с первых дней жизни.
Я мог бы углубиться в любую из этих картин и увидеть подробности. Нет, сегодня обычный смак. В голове по-прежнему другая женщина. С которой мне предстоит познакомиться уже скоро, когда захочу. Хочет ли она — не имеет значения.
Я не самый главный в своем клане. Но самый значимый. И самый сильный маг, хотя давно привык скрывать свой уровень. Думаю, еще никто не пожалел, что именно я возглавляю Стеклянный взгляд. Разведку клана, для которой любые стены — стекло.
Мой метод достаточно прост. Надо связаться со слугой, а еще лучше — рабом в каждом Доме. Втянуть в простейшее преступление, хотя бы предложить принести волосы хозяйки для колдовства. А потом пугать тем, что оно будет раскрыто. И сведения текут рекой.
Именно так было совсем недавно. Чтобы кланы не разорялись на аукционах в Подземелье, пытаясь перебить друг у друга чистое чрево, установлена очередь на чистокровок. Когда портал открывался в прошлый раз, был черед орков. Теперь — нашего клана. Но я вовремя узнал, что эльфы решили подкупить гоблинов, чтобы те сделали вид, будто переход сорвался или чистокровки померли. И доставить их тайно в свой Дом. Пришлось отловить пару агентов, получить показания и конфиденциально обратиться к эльфам с ясным предупреждением: такая выходка — это немедленная война. Вампиры не будут ждать, пока у перворожденных повзрослеет выводок особо одаренных магов. И кстати, союзники в этой войне со стороны остальных народов обеспечены…
Кому-то могло показаться, будто Лэ задремала. Я знал и чувствовал — не спит. Потому что боится. И правильно делает. Нам не нужно очень много крови. Мы можем остановиться, когда захотим.
Но можем и не захотеть. Решение за нами. И ко мне, лучшему разведчику своего клана, это относится в первую очередь.
Почему эльфы и другие народы хотят опередить нас? Потому, что наша магия крови сильнее другого колдовства. Мне, как и любому вампиру-магу, не нужны колечки-артефакты, чтобы увидеть невидимое для других. Поэтому-то этот Лим мне немного смешон. Тогда, ночью, на площади, он не увидел того, что увидел я.
Почему же тогда чистокровка, не такая уж и юная девица, не в нашем Доме? Потому, что никуда не денется. Она под надзором. Н-да, интересно зелье она приняла, чтобы изменить состав крови, — оно могло обмануть артефакт эльфа и даже кланового вампирского нюхача, но не меня. И я не буду торопиться схватить ее, пока не выясню некоторые важные подробности. А еще у меня на нее есть свои, только свои, никому не известные планы.
И еще это недавнее мерзкое происшествие в Малом Горшечном проулке. Какая грубая работа… но и неплохой повод подразнить Отступника. Спокойная жизнь ему противопоказана, пусть развлечется, пытаясь угадать мои мотивы и противодействовать «интриге», которой нет.
Когда злишься, сразу становится невкусно. К тому же в мои планы входило пить, а не выпить. Вампиры отворяют кровь клыками, а затворяют словом.
— Как ты чувствуешь себя, Лэ?
— Хорошо, господин. Я могу (я очень хочу!) идти?
— Конечно. Эгси распорядится, чтобы ты на три дня была избавлена от работ.
Девица удалилась, слегка придерживаясь за стену. Я вытер губы куском красного шелка и вернулся к прежним раздумьям. Итак, чистокровная человечка из другого мира. Не юная девственница — зрелая женщина. Привлекательная и уверенная в себе. Самостоятельная. Хм… это будет интересно.
Глава 25
Лилька
— Зубодеры не продадут, кузнец, который у Зеленого ряда, даже разговаривать отказался, ему гномья родня в уши насвистела. Эти, как ты их… слюсаря… слесары… короче, кузнецы по мелочи, они тоже не хотят. Один прям в глаза смеялся, гад, заломил за работу три золотых, — докладывал мне раздосадованный Игги, сердито пиная купленную корзину, которую я на первых порах собиралась использовать в качестве стоматологического кресла.
М-да, всё грустно. Торчу на рабочем месте уже почти полдня, наблюдаю злорадные ухмылки «коллег», к которым не зарастает народная тропа, и тихо скриплю своими здоровыми зубами. Потому что… ну да, я могу обезболить пациента морозцей. Даже чужого пациента, фиг с ним, даже бесплатно — потому что я нормальный врач и спокойно не могу смотреть, как над людьми (да, людьми! Просто зелеными, клыкастыми и прочими) издеваются. Опять один портач явно не тот зуб выдернул, а вон тот здоровенный орк чуть не сломал соплеменнику челюсть. Всё обошлось только за счет повышенной прочности костей у этой расы.
Руки чешутся надавать неумехам по бороде и всё исправить, но как?! Силой мысли зубы лечить я пока не умею.
— Я тут это… — подергал меня за рукав Игги. — Подумал вот… Я однажды к камню сбежал, а меня поймали и отправили... это… ну, чтоб выпороли, к такому дядьке специальному. В ратушу, в подвал. К палачу, который при страже. — Он вздохнул, непроизвольно почесал пострадавшее в давнем инциденте место и понуро признался: — Страшно было, аж жуть! Даже и не кнута боялся, этот хмырь меня на табуретку посадил и велел ждать, пока у него руки освободятся. Он там какого-то ворюгу допрашивал, какого ему сверху прислали, драгоценности вроде покрал у гномской бабы, сам попался, а добычу успел сообщнику скинуть. Ну и того… пытали его на этот счет, значит. И вот…
— Ну? — Я смутно догадывалась, что хотел сказать пацан, и внутренне впала в смятение.
— Ну и у него полным-полно клещей, щипцов, ножичков и прочих иголок с ковырялками, — поеживаясь, доложил Игги. — Даже бур есть такой… ужасный! И он хвастал, что струмент не казенный, а его личный, дескать, от прадеда еще собирали три поколения. Может, нам того…
— Обнести палача?! — Эта идея что-то никак не хотела укладываться у меня в голове.
— Ты ж запретила воровать, — насупился мой добровольный помощник. — Так что покупать придется. Правда, я не слышал, чтобы палачи продавали свои страховидлы. Что-то там такое есть — то ли нельзя, то ли удачи не будет в ремесле палаческом. Но нам-то повезло! Я тут узнал, что дядька тот, к которому меня водили, помер, чтоб ему гроб с иголками.
— И чего?
— Да сынок его… Я тут послушал, что на базаре болтают. Никчемук, говорят. Папаша его учил-учил… не одно ведро прутьев о бестолкового отпрыска обломал, а он все приемы вызубрил, как там тело устроено, где больнее сделать, где наоборот — расскажет лучше лекаря. А как живого, стал быть, преступника видит — плачет и в обморок падает. Не может пытать, чувствительный слишком. Ну и сидит, дурень, в папашином доме, голодует. — По мере рассказа Игги вроде как всё больше проникался сочувствием к неудачливому наследнику заплечных дел мастера, но при этом чувствовался его деловитый интерес. — Всё, что было, уже продал-проел, а железяки палачные кто ж у него купит? Или он не продает, я не понял. А с наследственного места при ратуше его турнули — зачем им палач, который раньше своей, значит, жертвы рыдать начнет?
