Внутри есть еще одно местечко, сэр.
Ну а коль скоро эта запись звучит уже миллиардный световой год и ясно, что никогда не сменится пленка, мы, антиджанки, принимаем крутые меры, и торговцы лишаются доступа к любителям Джанка.
Единственный способ избежать этой смертельной опасности – подгрести СЮДА и провести ночку с Харибдой… Гарантирую удовольствие, малыш… Сладости и сигареты.
Под этой крышей я пробыл пятнадцать лет. Внутри и снаружи внутри и снаружи внутри и СНАРУЖИ. Вышел – и Точка. Так послушайте же Старого Дядюшку Билла Берроуза, который изобрел хитроумный Регулятор для Счетной Машины Берроуза на Принципе Гидравлического Домкрата – как бы вы ни дергали за ручку, для данных координат результат неизменен. Я рано всему научился… а вы бы?..
Опиатчики Всех Стран, Соединяйтесь! Нам нечего терять, кроме Своих Барыг. А ОНИ НЕ НЕОБХОДИМЫ.
Взгляните вперед ВЗГЛЯНИТЕ ВПЕРЕД на этот джанковый путь, прежде чем ступить на него и связаться с Гнильем…
Кто поумней, поймет с полуслова.
Уильям С. Берроуз
Я чую, меня обложили, чую, как легавые зашевелились, взяв в оборот своих чертовых кукол-стукачей и воткнув в них иглы, как они колдуют над ложкой и пипеткой, которые я скинул на станции «Вашингтон-сквер», где перепрыгнул через турникет и, стремглав спустившись на два пролета вниз по железным ступеням, успел на поезд «А» в сторону жилых кварталов… Дверь для меня придерживает молодой красавчик, стриженный ежиком, типичный рекламный агент, окончивший университет «Лиги плюща», и при этом типичный педик. Видимо, я соответствую его представлению о сильной личности. Юнец из тех, что якшаются с барменами и таксистами, болтают с ними о боковых правой и «Доджерах» да зовут по имени буфетчика в «Недиксе». Засранец, короче. И тут на платформе появляется сыщик из отдела наркотиков – в белой теплой полушинели (представьте, что сидите у кого-то на хвосте, надев белую полушинель, – наверняка из кожи вон будете лезть, чтобы оставаться незамеченным, точно последний пидор). Я так и слышу, как он говорит, держа мои причиндалы в левой руке, правая – на револьвере: «Кажется, ты что-то обронил, приятель».
Но поезд подземки уже тронулся.
– Пока, ищейка! – ору я, разыгрывая перед педиком второразрядный спектакль – явно в его вкусе. Я смотрю педику в глаза, отмечаю белые зубы, флоридский загар, костюм из блестящей синтетики за двести долларов, рубашку от «Братьев Брукс» с пуговицами на воротнике, а в руке «Ньюз» в качестве реквизита. «Единственное, что я читаю, – это комиксы про малыша Абнера».
Каждый правильный молокосос корчит из себя человека с понятием… Болтает о «травке», изредка курит ее и носит немного с собой, чтобы угощать голливудских развратников.
– Спасибо, малыш, – говорю, – я гляжу, ты из нашенских.
Его лицо вспыхивает, окрашиваясь в цвета бильярда-автомата с дурацким розовым оттенком.
– Все-таки он меня выпас, – мрачно сказал я. (Примечание: на английском воровском жаргоне «выпасти» человека – значит на него донести.) Я придвинулся ближе и взялся своими грязными наркотскими пальцами за его блестящий рукав. – А ведь мы с ним кровные братья по общей грязной игле. Скажу по секрету, его ждет горячий укол. (Примечание: это капсула отравленного джанка, продаваемая наркоману с целью его ликвидации. Нередко достается доносчикам. Как правило, горячий укол – это стрихнин, поскольку по вкусу и виду он напоминает джанк.)
– Видал когда-нибудь, как действует горячий укол, малыш? Я-то видел, как в Филли на него нарвался Калека. Мы оснастили комнату односторонним зеркалом из борделя и брали за просмотр десятку. Игла так и осталась у него в руке. При достаточной дозе они никогда не вытаскивают. Так их и находят – из синей руки торчит полная свернувшейся крови пипетка. А его глаза, когда доза начала действовать, – вот это, малыш, было зрелище…
Помню, ездил я с Бдительным, лучшим вымогателем в отрасли. Было это в Чикаго… Мы обрабатывали педиков в Линкольн-парке. И вот как-то вечером Бдительный заявился на дело в ковбойских сапогах и черном жилете с громадной жестяной бляхой, да еще и лассо через плечо перекинул.
Я и говорю: «Что с тобой? Перебрал, что ли?»
А он смотрит на меня и отвечает: «Получи сполна, чужак», – и вытаскивает старый ржавый шестизарядник, и я даю ходу через весь Линкольн-парк, а вокруг свистят пули. А пока его не повязали легавые, он еще успел троих педиков повесить. Я к тому, что не зря Бдительный получил свою кличку…
Замечал когда-нибудь, сколько выражений мошенники переняли у гомиков? «У меня встал», к примеру, что должно означать: «мы с тобой заодно».
«Возбуди его!»
«Возбуди этого опиатчика! Охмури этого лоха!»
«Ну этот переусердствовал – сразу его облапал».
Как говорит Сапожник (это прозвище он получил, вытрясая деньги из фетишистов в обувных магазинах): «Впендюрь лоху любую лажу с хорошей смазкой, и он вернется канючить еще». А когда Сапожник засекает лоха, он начинает задыхаться. Щеки у него надуваются, а губы делаются лиловыми, как у эскимоса в жаркую погоду. При этом он очень медленно подбирается к жертве и ощупывает ее пальцами с протухшей эктоплазмой.
– Деревенщина так похож на невинного мальчика, словно светится изнутри голубым неоном. Кажется, будто он сошел прямиком с обложки журнала «Сатердей ивнинг пост» вместе с вереницей болванов с рыбьими головами, а потом законсервировался в джанке. Обманутые им простаки никогда не скулят, а шулера – те и вовсе носят для Деревенщины шприц. Но в один прекрасный день «Голубой мальчик» от него ускользает, и наружу выползает то, от чего сблевал бы любой санитар «Скорой».
Вконец одурев, Деревенщина несется по опустевшим ресторанам-автоматам и станциям подземки с криком: «Вернись, малыш! Вернись!» – и бросается вслед за своим мальчиком прямо в Ист-ривер, вниз, мимо презервативов, апельсиновых корок и мозаики плавающих газет, вниз, в безмолвный черный ил с гангстерами в бетоне и пистолетами, расплющенными всмятку, чтобы не ощупывали их своими пальцами похотливые эксперты по баллистике.
А педик думает: «Вот это персонаж!! То-то я расскажу о нем ребятам в заведении «У Кларка». Этот коллекционер персонажей безропотно вытерпит подражание чайке в духе Джо Гулда, вот я и разыгрываю перед ним эту сцену за десять монет и назначаю встречу, чтобы продать ему немного «травки», как он ее называет, а сам думаю: «Спихну-ка я сопляку кошачью мяту». (Примечание: когда кошачья мята горит, она пахнет, как марихуана. Ее частенько подсовывают неосторожным или несведущим людям.)
– Ну что ж, – сказал я, легонько постучав себя по руке с внутренней стороны, – мне пора, долг службы. Как сказал один судья другому, будь справедлив, а не можешь быть справедливым, будь своеволен.
Я захожу в кафе-автомат, а там Билл Гейнз, закутавшийся в чужое пальто и похожий на страдающего парезом банкира 1910-х годов, и Старый Барт, жалкий и неприметный, макающий в кофе сдобный торт своими грязными пальцами, лоснящимися поверх грязи.
