Решающий момент отнятия наркотиков – это не ранняя стадия болезни в острой форме, а последний шаг из джанковой среды на свободу… Настает кошмарная интерлюдия паники на клеточном уровне, жизнь замирает между двумя способами существования… В этот момент жажда джанка концентрируется в последней всеохватывающей тяге и, похоже, достигает сказочного могущества: обстоятельства складываются так, что джанк сам плывет вам в руки… Вы встречаете забытого старого шмекера, вороватого больничного санитара, выписывающего рецепты лепилу…
Часовой в форме из человеческой кожи: чернокожая куртка с пуговицами из желтых кариозных зубов, блестящий эластичный пуловер медно-красного индейского цвета, широкие брюки, покрытые северным юношеским загаром, сандалии из мозолистых подошв молодого малайского фермера, пепельно-смуглый шарф, завязанный узлом и заправленный под свитер. (Пепельно-смуглый – это сероватый цвет под смуглой кожей, иногда встречается у людей смешанного черно-белого происхождения, если смеси не получилось и цвета отделились друг от друга, как масло и вода…)
Этот Часовой – настоящий франт; поскольку ему нечем заняться, все жалованье он тратит на наряды и трижды в день переодевается перед громадным увеличивающим зеркалом. У него по-латински красивое гладко выбритое лицо с карандашной линией усиков и маленькими черными глазками, невыразительными и жадными, бессмысленными глазками насекомого.
Когда я добираюсь до границы, Часовой выскакивает из своей каситы, на шее у него висит зеркальце в деревянной рамке. Он пытается стащить зеркальце с шеи… Такого еще никогда не было, никто ни разу не достигал границы. Снимая зеркальце, Часовой повредил рамкой гортань… Он потерял голос… Он открывает рот, и виден дергающийся внутри язык. Невыразительное, гладко выбритое молодое лицо и открытый рот с шевелящимся внутри языком невероятно омерзительны. Часовой поднимает руку. Все его тело подергивается в судорожном отрицании. Я подхожу к цепи, протянутой поперек дороги, и снимаю ее с крюка. Она падает с лязгом металла о камень. Я иду дальше. Часовой стоит там же, в тумане, и смотрит мне вслед. Затем он снова накидывает цепь на крюк, возвращается в каситу и принимается дергать себя за усики.
Только что принесли так называемый завтрак… Без скорлупы яйцо вкрутую являет собой нечто такое, чего мне прежде видеть не доводилось… Очень маленькое яичко желто-бурого цвета… Наверное, снесено утконосом. В апельсине оказался огромный червяк, и было крайне мало всего остального… Он явно обосновался там с самого начала, раз и навсегда… В Египте водится червяк, который забирается человеку в почки и вырастает до громадных размеров. В конце концов от почки остается лишь тонкая оболочка вокруг червя. Неустрашимые гурманы ценят мясо Червя превыше всех прочих деликатесов. Говорят, оно неописуемо приятно на вкус… Интерзонный коронер, известный как Ахмед Аутопсия, сколотил состояние, торгуя Червями.
Напротив моего окна – французская школа, и я разглядываю мальчишек в свой восьмикратный полевой бинокль… Так близко, что я мог бы протянуть руку и дотронуться до них… Они в шортах… Холодным весенним утром видна гусиная кожа у них на ногах… Я мысленно переношусь сквозь бинокль на другую сторону улицы – призрак в лучах утреннего солнца, раздираемый на части бесплотным вожделением.
Я когда-нибудь рассказывал вам о том, как мы с Марвом заплатили шестьдесят центов двоим мальчишкамарабам, чтобы посмотреть, как они будут дрючить друг друга? Я и спрашиваю Марва: «Думаешь, они это сделают?»
А он говорит: «Думаю, да. Они же голодны».
А я: «Как раз такими они мне и нравятся».
Чувствую себя из-за этого грязным похотливым стариком, но «son cosas de la vida», как сказал Соберба де ла Флор, когда легавые упрекнули его в том, что он пришил одну пизду, а труп приволок в мотель «Бар О» и выебал…
«А чего она брыкается, – сказал он… – Да и шума я не перевариваю». (Соберба де ла Флор был мексиканским уголовником, осужденным за несколько довольно бессмысленных убийств.)
Туалет закрыт уже три часа подряд… По-моему, они используют его в качестве операционной…
СЕСТРА: Не могу нащупать ее пульс, доктор.
ДОКТОР БЕНВЕЙ: Может, она сунула его в напальчник и припрятала в своей щели?
СЕСТРА: Адреналин, доктор?
ДОКТОР БЕНВЕЙ: Ночной вахтер вколол его весь себе забавы ради.
Он осматривается и берет одну из тех резиновых вакуумных чашек на палке, которыми прочищают засорившиеся унитазы… Он приближается к пациентке…
– Сделайте разрез, доктор Лимпф, – говорит он своему перепуганному ассистенту… – Я займусь массажем сердца.
Доктор Лимпф пожимает плечами и начинает делать разрез. Доктор Бенвей промывает кровососную чашу, размахивая ею в унитазе…
СЕСТРА: Разве ее не нужно стерилизовать, доктор?
ДОКТОР БЕНВЕЙ: Очень может быть, но нет времени. – Он сидит на кровососной чаше, словно на трости-табурете, наблюдая, как его ассистент делает разрез… – Вы, юные выскочки, даже прыщ не можете вскрыть ланцетом, вам подавай электровибрационный скальпель с автоматическим дренажом и наложением шва… Скоро мы будем оперировать с помощью дистанционного управления и перестанем встречаться с пациентами… Будем только кнопки нажимать. Хирургия утрачивает все мастерство… Весь опыт, все умение… Я когда-нибудь рассказывал вам, как сделал аппендэктомию ржавой банкой из-под сардин? А однажды я остался без единого инструмента и удалил маточную опухоль зубами. Это было в Верхнем Эффенди, а кроме того…
ДОКТОР ЛИМПФ: Разрез готов, доктор.
Доктор Бенвей втискивает чашу в разрез и принимается с силой нажимать на нее. Докторов, сестру и стену струями заливает кровь… Чаша издает противный звук всасывания.
СЕСТРА: Мне кажется, она умерла, доктор.
ДОКТОР БЕНВЕЙ: Ну что ж, это в порядке вещей. – Он подходит к аптечному шкафу, стоящему у противоположной стены. – Какой-то ебучий наркоман разбавил мой кокаин средством для чистки унитазов! Сестра! Немедленно отправьте посыльного отоварить этот рецепт!
Доктор Бенвей оперирует в заполненной студентами аудитории:
– Так вот, мальчики, вам не так уж часто доведется наблюдать за этой операцией, и тому есть причина… Видите ли, она не имеет абсолютно никакой медицинской ценности. Никто не знает, какова была ее первоначальная цель, да и была ли цель вообще. Лично я думаю, что с самого начала это было чистое произведение искусства. Подобно тому, как матадор с его знаниями и опытом выпутывается из опасной ситуации, которую сам и создал, так и хирург во время этой операции умышленно подвергает своего пациента опасности, а потом, в последнюю долю секунды, с невероятной скоростью проворно спасает его от смерти… Кто-нибудь из вас видел, как выступает доктор Тетраццини? Я не случайно говорю «выступает», ведь его операции были настоящими представлениями. Обычно он начинал с того, что через всю операционную метал скальпель в пациента, а потом выходил на сцену в манере артиста балета. Резвостью он обладал необычайной. «У меня они умереть не успевают», – говаривал он. Опухоли приводили его в бешенство. «Ебучие недисциплинированные клетки!» – рычал он, набрасываясь на опухоль, как поножовщик.
