Взгляните на мои грязные брюки: не переодеваюсь целыми месяцами… Дни скользят мимо, нанизываясь на шприц с длинной нитью крови… Я забываю о сексе, да и обо всех острых телесных наслаждениях – серый неупокоенный джанковый призрак. Испанские мальчишки называют меня El Hombre Invisible – Человек-невидимка…
Двадцать отжиманий каждое утро. При употреблении джанка исчезает жир, а мышцы остаются почти нетронутыми. Похоже, наркоману требуется меньше ткани… Появится ли возможность выделить молекулу джанка, устраняющую жир?
Все больше в Аптеке нытья, ворчание контроля, как в сорвавшейся с цепи телефонной трубке… Потратил весь день до восьми вечера, чтобы вырулить две коробки юкодола…
Вены и деньги уже на исходе.
То и дело отключаюсь. Вчера ночью проснулся оттого, что кто-то сжал мне руку. Оказалось, это моя другая рука… Заснул, читая, и слова приобрели значение кода… Преследует навязчивая идея кодов… Есть ряд болезней, которые дешифруют кодированное донесение…
Принимаю дозу на глазах у Д. Л. Нащупываю вену на грязной босой ноге… Чувство стыда у наркотов отсутствует… Они невосприимчивы к чужому отвращению. Вряд ли чувство стыда может существовать в отсутствие либидо… Стыд наркомана исчезает вместе с его несексуальной общительностью, которая тоже зависит от полового инстинкта. Наркоман рассматривает свое тело безлично, как некий инструмент для абсорбирования среды, в которой живет, свою ткань он оценивает холодными руками торговца лошадьми. «Нет смысла и пытаться сюда колоть». – Взгляд безжизненных рыбьих глаз устремлен на развороченную вену.
Принимаю снотворные пилюли нового типа, называются «сонерил»… Сонливости не чувствуешь… Погружаешься в сон без всякого перехода, внезапно попадаешь в самый разгар сновидения… Я уже много лет нахожусь в лагере для военнопленных и страдаю от недоедания…
Президент – джанки, но в его положении нельзя употреблять джанк открыто. Поэтому он раскумаривается с моей помощью… Время от времени мы входим в контакт, и я его перезаряжаю. На взгляд случайного наблюдателя, эти контакты напоминают гомосексуальную интрижку, но в действительности возбуждение – не в первую очередь сексуальное, и кульминацией его является расставание по окончании перезарядки. Возбужденные пенисы приводятся в соприкосновение – по крайней мере, поначалу мы применяли этот метод, но точки соприкосновения изнашиваются, как вены. Теперь мне иногда приходится засовывать пенис под его левое веко. Конечно, я всегда могу раскумарить его посредством Осмотической Перезарядки, что соответствует подкожной инъекции, но это значит признать поражение. ОП на много недель приведет Президента в скверное расположение духа и вполне может ускорить атомную бойню. А за Извращенное Пристрастие Президент расплачивается дорогой ценой. Он пожертвовал всей властью и зависит от обстоятельств, как нерожденное дитя. Наркоман-Извращенец страдает от всего спектра субъективного ужаса, от немого протоплазменного бешенства, от отвратительной агонии костей. Напряженные состояния накапливаются, и в конце концов из тела вырывается чистая энергия без эмоционального содержания, бросающая его из стороны в сторону, как человека, дотронувшегося до проводов высокого напряжения. Если прерывается его связь с поставщиком перезарядки, Наркоман-Извращенец бьется в таких страшных электрических судорогах, что его кости пытаются стряхнуть с себя плоть, и он умирает, а скелет из последних сил выбирается из своего невыносимого тела и бежит прямиком к ближайшему кладбищу.
Связь между НИ (Наркоманом-Извращенцем) и ПП (Поставщиком Перезарядки) столь тесна, что они в состоянии выносить друг друга лишь в течение кратких и нечастых промежутков времени – не считая, разумеется, свиданий для перезарядки, когда процесс перезарядки затмевает весь личный контакт.
Читаю газету… Что-то о тройном убийстве на рю де ла Мерд, Париж: «Сведение счетов»… Меня все время куда-то уносит… «Полиция установила личность виновного… Пепе эль Кулито… Маленький Говнюк, уменьшительно-ласкательное слово». Неужели это и впрямь там написано?.. Я пытаюсь сосредоточиться на тексте… он распадается в бессмысленную мозаику…
ЛАЗАРЬ, ИДИ ВОН
Пытаясь на ощупь перебраться через поблекшую пограничную полосу на рубеже наркотского прихода, в серой, безжизненной зоне, испещренной миазматическими зияющими дырами и глубокими следами чумовых уколов, Ли обнаружил, что молодой джанки, стоящий у него в комнате в десять утра, вернулся с двухмесячной подводной охоты на Корсике и спрыгнул с джанка…
«Явился похвастать своим новым телом», – решил Ли, дрожа на утренних ломках. Он вспомнил, что три месяца назад видел, как… ах да, Мигель, спасибо… сидел в «Метрополе», отключившись над черствым желтым эклером, которым два часа спустя отравился кот, и рассудил, что, потратив столько сил на лицезрение Мигеля в десять утра, он уже вряд ли справится с непосильной работой по исправлению ошибки… («я, блядь, батраком на ферму не нанимался»), причем нынешний образ Мигеля еще долго будет помехой в глубоко перепаханных местах, подобно ненужному громоздкому предмету, который не умещается в чемодане.
– Ты изумительно выглядишь, – сказал Ли, стерев наиболее заметные признаки отвращения замызганной салфеткой, случайно попавшейся под руку, увидев, как проступает на лице Мигеля серая липкая печать джанка, и изучив явные признаки такой потасканности, как будто человек и одежда долгие годы блуждали по темным переулкам времени, так и не найдя пространства, где можно остановиться и привести себя в порядок…
«К тому же, когда я смогу исправить ошибку… Лазарь, иди вон… Заплати Человеку и иди вон… К чему мне смотреть на твою поношенную плоть, явно с чужого плеча?»
– Я очень рад, что ты слез… Дело полезное.
Мигель плавал по комнате, пронзая рыб рукой…
– Там, под водой, о героине вообще не думаешь.
– Так тебе гораздо лучше, – сказал Ли, рассеянно поглаживая шрам от уколов на тыльной стороне Мигелевой ладони, неторопливо петляя по завиткам и узорам на гладкой лиловой плоти…
Мигель почесал тыльную сторону руки… Он выглянул в окно… В нем возвращались к жизни джанковые каналы, и он едва заметно подергивался от возбуждения… Ли сидел и ждал.
– Если разок нюхнуть, снова не подсядешь, малыш.
– Я знаю, что делаю.
– Они всегда знают.
Мигель взял пилку для ногтей.
Ли закрыл глаза: «Как это все надоело!»
– Э-э, спасибо, это было здорово. – Штаны Мигеля свалились к лодыжкам. Он стоял в бракованном пальто из плоти, которое из смуглого превратилось в зеленое, а потом побледнело в утреннем свете и упало, шариками раскатившись по полу.
Глаза Ли шевельнулись в веществе лица… резкий взгляд, холодный и мрачный…
– Убери все это, – сказал он. – И без того грязи хватает.
– Э-э, да-да, конечно. – Мигель принялся возиться с совком для мусора.
Ли спрятал пакет с героином.
Каждый третий день Ли не употреблял наркоту, то есть делал перерывы, совершенно… э-э… необходимые для того, чтобы вновь разгорелось пламя в его желто-розово-бурой студенистой субстанции, и при этом не подпускал к себе притаившуюся поблизости плоть. Поначалу его плоть была просто мягкой, такой мягкой, что его едва ли не навылет ранили пылинки, воздушные потоки и ворсинки на подкладке пальто, в то время как непосредственный контакт с дверьми и стульями не причинял, казалось, никакого неудобства. Ни одна рана не заживала на его мягком, ненадежном теле… Вокруг обнаженных костей вились длинные белые усики плесени. От пропахших плесенью атрофированных яиц по всему телу расползался пушистый серый туман…
