– А «Безотказный Мужик II»?
– В клочья изжеван подыхающей с голоду кандиру в верховьях Бабуиновой Жопы. И на этот раз нечего верещать «И-и-и-и-и!».
– Почему? Это же так по-мальчишески.
– Босоногий мальчишка, пусть тупицы твои спросят совета у госпожи.
Положив руки под голову, с пульсирующим хуем, он смотрит в потолок.
– Как же мне быть? Когда во мне эта штуковина, срать я не могу. Интересно, можно ли смеяться и кончать одновременно? Помню, во время войны, в каирском Жокей-клубе, мы с моим любимым засранцем Лу, оба джентльмены согласно постановлению Конгресса… больше нигде ни один из нас не получил бы такого подарка… Короче, мы принялись так неудержимо хохотать, что обоссались с ног до головы, а официант и говорит: «Вон отсюда, гнусные анашисты!» То есть если я сумел смехом выдавить из себя всю мочу, почему бы мне не выдавить сперму? Так что попробуй рассмешить меня перед тем, как я кончу. Это ты сможешь определить по особой предупредительной дрожи в предстательной железе…
Она ставит пластинку – кокаиново-металлический би-боп. Смазав штуковину, она закидывает ноги парня ему за голову и винтообразными движениями своих гибких бедер вводит штуковину ему в жопу. Она медленно совершает круговые движения, вращаясь на оси искусственного члена. Трется о его грудь своими жесткими сосками. Целует его в шею, подбородок и глаза. Он проводит руками по ее спине вниз, к ягодицам, и проталкивает ее себе в жопу. Она вращается все быстрее. Его тело подергивается и корчится в конвульсиях. «Быстрее, пожалуйста, – говорит она. – Молоко стынет». Он не слышит. Она прижимается губами к его губам. Их лица сливаются. Легкие, горячие капли его спермы достигают ее груди.
В дверях стоит Марк. На нем черная водолазка. Холодное красивое лицо самовлюбленного человека. Зеленые глаза и черные волосы. Он смотрит на Джонни с легкой усмешкой, склонив голову набок, руки на карманах куртки – изящный хулиганский балет. Он резко поворачивает голову, и Джонни первым входит в спальню. Следом за ними – Мэри.
– Ладно, мальчики, – говорит она, сев нагишом на обтянутый розовым шелком помост, а не на кровать. – Займитесь делом!
Марк, плавно вихляя бедрами, начинает раздеваться; извиваясь, он стаскивает с себя водолазку, обнажая прекрасный белый торс в шутливом танце живота. Джонни с невозмутимым видом – лицо одеревенелое, дыхание учащенное, губы сухие – снимает одежду и бросает ее на пол. Марк снимает трусы, и они спадают на ногу. Резко подняв ногу, словно девица из кордебалета, он швыряет трусы в другой конец комнаты. И вот он стоит голый, с твердым членом, который поднимается и вытягивается. Неторопливо окинув взглядом тело Джонни, он улыбается и облизывается.
Марк падает на одно колено и одной рукой обхватывает Джонни за спину. Встав, он бросает его на кровать, стоящую в шести футах от них. Джонни падает на спину и подскакивает. Марк запрыгивает на кровать, хватает Джонни за щиколотки и закидывает ему ноги за голову. Губы Марка растянуты в застывшей улыбке. «Хорошо, малыш Джонни». – Все его тело сжимается медленно и равномерно, как хорошо смазанный механизм, и он заталкивает член в жопу Джонни. Джонни глубоко вздыхает, корчась в экстазе. Марк сцепляет руки под лопатками Джонни и насаживает его на свой член, который целиком погружается в жопу Джонни. Он громко свистит сквозь зубы. Джонни кричит птицей. Марк трется лицом о лицо Джонни, улыбка исчезла, лицо невинное, мальчишеское, а вся его жидкость струится в трепещущее тело Джонни.
Сквозь него с грохотом проносится поезд, свистит паровоз… гудит пароход, воет туманный горн, над загрязненными нефтью лагунами вспыхивает сигнальная ракета… дверь грошового пассажа ведет в лабиринт с непристойными картинками… в порту гремят выстрелы церемониальной пушки… белый больничный коридор оглашается пронзительным криком… он доносится до широкой пыльной улицы, обсаженной пальмами, пулей, со свистом, проносится через пустыню (крылья грифов с хриплым звуком рассекают сухой воздух), сразу тысячи мальчиков кончают в садовых сортирах, унылых школьных уборных, на чердаках, в подвалах и домиках на ветвях деревьев, на чертовых колесах и в заброшенных домах, в известняковых пещерах, лодках и гаражах, в амбарах и за глинобитными стенами, среди развалин на продуваемых ветром городских окраинах (запах высохших испражнений) … ветер носит черную пыль над худыми бронзовыми телами… изорванные штаны упали к исцарапанным и кровоточащим босым ногам… (место, где грифы дерутся из-за рыбьих голов) … в джунглях, на берегах лагун, злые рыбы клюют белую сперму, плавающую на поверхности глубокой черной воды, бронзовую задницу кусают москиты, обезьяны-ревуны подобны ветру среди деревьев (страна больших бурых рек, где плавают целые деревья со змеями яркой окраски в ветвях, а задумчивые лемуры смотрят на берег грустными глазами), в голубой субстанции неба выводит арабески красный самолет, нападает гремучая змея, кобра поднимается, распускает капюшон, плюется белым ядом, сквозь прозрачный, как глицерин, воздух медленным бесшумным дождем опускаются вниз осколки жемчуга и опала. Время перескакивает вперед, как сломанная пишущая машинка, мальчики состарились, детские бедра, дрожащие и подергивающиеся в мальчишеских судорогах, становятся дряблыми и отвислыми, под ними теперь сортирное сиденье, скамейка в парке, каменная стенка в лучах испанского солнца, продавленная кровать в меблированной комнате (за окном – трущобы красного кирпича, освещенные ярким зимним солнцем) … старики дрожат и подергиваются в грязном нижнем белье, нащупывают вену на утренних ломках, что-то бормочут, пуская слюни, в арабском кафе… «Меджуб», – шепотом говорят арабы, пытаясь незаметно улизнуть (меджуб – это особо фанатичный приверженец мусульманской религии… нередко страдает эпилепсией и другими расстройствами). «Мусульманам нужны кровь и сперма… Смотрите, смотрите, вот где сперманентно течет кровь Христова», – завывает меджуб… Он встает с пронзительным криком, и от его последней эрекции непрерывно струится черная кровь, потускневшее белое изваяние, стоящее там, словно он перемахнул наконец через Великую Ограду, перелез через нее спокойно, без всякой задней мысли, так же, как перелезает через ограду мальчишка, чтобы половить рыбу в запретном пруду – через несколько секунд он поймает огромного сома, – из маленькой черной лачуги вот-вот выбежит, чертыхаясь, Старик с вилами, и мальчишка, смеясь, бросается бежать через поля Миссури – он находит красивый розовый стрелолист и срывает его на бегу, плавно устремив вниз юные мышцы и кости (его кости сливаются с полем, он лежит мертвый под деревянной оградой, с дробовиком под боком, и кровь, струйкой стекающая с окровавленных губ, сочится в зимнее жнивье Джорджии) … У него за спиной бьется сом… Он подходит к ограде и через нее бросает сома в испещренную кровью траву… рыба лежит, выгибаясь и жалобно открывая рот… Он перепрыгивает через ограду, быстро подбирает сома и уходит вдаль по усыпанной кремневой галькой красной грунтовой дороге меж дубами и персимонами, роняющими на ветреном осеннем закате красно-бурую листву, зеленую и мокрую на летнем рассвете, черную при ясном свете зимнего дня… Старик выкрикивает ему вслед проклятия… его зубы вылетают изо рта и со свистом проносятся над головой мальчишки, он из последних сил устремляется вперед, мышечные складки стягивают ему шею, как стальные обручи, на ограду бьет сплошной струей черная кровь, и он бесплотной мумией падает возле лимонного сорго. Между его ребрами растет терновник, в его лачуге разбиты окна, пыльные осколки стекла в черной замазке – по полу носятся крысы, а в темной, пропахшей плесенью спальне дрочат летними днями мальчики и едят ягоды с кустов, выросших на его останках, губы измазаны лилово-красными соками…
